Почему она забыла, как Пал красив? За делами это стало не так уж и важно. Но когда он прозрел, и где Аполка?!

– Не думай о ней, – горячие губы, сильные руки, дождевые капли в седых волосах, – не забывай о себе – счастье упустишь, не смотри лишь на себя – счастье задушишь. Радуйся, Барбола, радуйся…

– Пал, что с тобой? Это не ты! Не ты! Охотнички Боговы, кто здесь? Покажись! Кто бы ты ни был, покажись, каким есть!

Ветер… Ветер и звезды с острыми синими лучами, смех колокольчиков, запах ландышей и калины. Крылатое создание, спутница, ветропляска, встает на цыпочки, вскидывает тонкие руки, закидывает назад юную голову, смеется весело и призывно. Не скажешь, девушка или парень, а, может, сразу и то, и другое. В черных с просинью локонах голубеют цветы. Нет, не цветы, святые эсперы, только почему они голубые?

– Весна возвращается, – шалые глаза совсем близко, на губах тает поцелуй, легкий, как ветер, и звенят, звенят колокольчики, – запомни, все возвращается, ты вернешься, и к тебе вернутся. Не бойся… У тебя крылья, у твоих двоих крылья… Не ломай их, не жалей дым… Не дыши дымом! Зачем горько, когда сладко? Не пускай дым назад. Дым не возвращается. Возвращается не дым…

– Уходи! Прошу, уходи… Оставь нас в покое, всех оставь, слышишь?!

– Оставлю, – танцуют тени в углах, танцует пламя свечей, танцует дождь за окнами и серый робкий рассвет, – ты не хочешь танцевать, зачем ты мне? Двое бегут за дымом, зачем мне дым? Скоро весна… Новая весна, новый танец… Я тебя вспомню… И двоих вспомню… Может быть…

3

Барбола проснулась с жемчужным ожерельем в руке. Тем самым, из сна, который оказался правдой. Сакацкая господарка кое-как оделась и выглянула в окно. Пал с Миклошем не вернутся, пока не отыщут Аполку или пока не истает последняя надежда. Барбола не понимала, что нашло на подругу, разве что встретилась с крылатой плясуньей да в рассудке помутилась, но чернявый перевертыш не казался ни страшным, ни злым… Так, котенок, хоть и с коготками.

Сакацкая господарка не злилась на спутницу, ведь та ее спасла, привела в Сакаци да и с мармалюцей, видать, помогла, только зря ветропляска перекидывался Палом… Хорошо, муж никогда не узнает о том, с кем спутала его жена, о ком плакала, проснувшись в свадебной постели. Барбола убрала нежданный жемчуг в шкатулку – будет время, отнесет его на ландышевую поляну, пусть на ели висит, лес да небо радует.

Женщина наскоро обкрутила вокруг головы косы и побежала к маленькому Лукачу. Мальчик спокойно спал, знать не зная о том, что остался без матери. А может, с Аполкой все в порядке, и ее везут домой? Барболка перекинулась парой слов с кормилицей, заглянула на поварню. Седая, как лунь, Моника пугала товарок мармалюцей, уцелевшая внучка держалась за бабкину юбку, в печи горел огонь.

Господарка поздоровалась, ухватила горячую горбушку, густо посыпала солью с перцем и плюхнулась в кресло, слушая женскую болтовню. Из поварни все виделось по-другому, казалось глупой сказкой. Барболка блаженно жевала теплый хлеб, когда вбежавший конюшонок заорал: «Едут!»

– Нашли, – провозгласила Моника, подняв палец, – гици б так быстро не вернулся.

– А то ж, – откликнулась Анелька, – господарь он такой, его со следу не собьешь.

Барболка бросилась к воротам, всадники как раз въезжали на мост. Рыжий Пала и вороной Миклоша мерно шагали голова в голову, меж коней провисала ловчая сеть, в которой лежало что-то длинное, закутанное в плащ. Сзади, по трое в ряд, ехали витязи. С башни, хлопая крыльями, взвилась птичья туча, громко и отчаянно взвыла дворовая сука, ей ответили десятки собачьих глоток.

– Не жилица, – простонала Моника. Остальные промолчали. Пал спрыгнул с коня – не знаешь, что слепой, нипочем не скажешь! Барболка не хотела при всех хвататься за мужа, но ноги сами сорвались с места. Женщина повисла на шее своего господаря, откуда-то взявшиеся слезы выплеснулись наружу, потекли по щекам.

– Что ты? – пробормотал Пал и повторил: – Что ты…

– Ты вернулся, – и плевать, что их видят все, – вернулся!

– Конечно, – муж прижал ее к себе, – беды-то… Мы и Аполку нашли… Жива она, хоть и без памяти. Повезло ей, еще два шага, и все!

Подруга была жива, но Барболу отчего-то это не обрадовало. Вцепившись в Пала, сакацкая господарка смотрела, как притихший Миклош несет на руках показавшийся страшным сверток. Собачий вой стал нестерпимым. Псари силком затаскивали ошалевшую свору в замок, в небе толкались, сыпали снежными ошметками серые облака.

– Дым не возвращается, – прошептала Барбола, – возвращается не дым…

1

Бывает, человек то ли уснул, то ли в обмороке, сердце бьется, грудь дышит, а не добудишься. Так и Аполка. Жила как во сне, а теперь и вовсе уснула и не просыпается.

Оставалась одна надежда – на столичных лекарей, но до Алати еще нужно было добраться. Миклош почти не сомневался, что толку от них не будет, теперь в Крионе скажут, что сын алатского господаря уморил агарийскую жену. Ничего хорошего в этом не было, да и Аполку было жаль. Виноватым Миклош себя не чувствовал, другой на его месте от опущенных глаз да вышивок давным-давно бы десяток подружек завел, а он терпел, оттого, видать, и снилась ему Барболка. Жаль, больше не снится, как отрезало.

Смотреть на живую Барболку было мучительно, но проститься с ней Миклош не мог. Вот и тянул с отъездом, пока не придумал, как цаплю с кречетом помирить, а заодно и отца успокоить. Надо оставить Лукача на попечение Пала и Барболы. Королю в горы не дотянуться, а спящую Аполку дядюшка Иоганн пускай забирает да лечит, если захочет. Миклош совсем было собрался идти к сакацкому господарю, и тут вбежал слуга. Господарка очнулась и зовет мужа. Миклош бросился в спальню.

В полумраке лицо жены казалось слепленным из снега, только глаза зеленели болотной травой. Агарийка еще никогда не была более красивой и менее желанной. Наоборот, Миклошу мучительно захотелось оказаться подальше от утонувшей в лисьих одеялах ослепительной красавицы.

– Увези меня отсюда, – Аполка рванулась навстречу мужу, огромные глаза заволоклись слезами, – я умру здесь! Меня убьют!

– Глупая, – Миклош мужественно поцеловал белую щеку, – кто тебя убьет? Пал и Барбола?

– Пал и Барбола нет, – затрясла головой Аполка, – я их люблю, они меня любят. Другие. Придут и убьют. Меня, тебя, Лукача, Миклоша…

Заговаривается, хотя чего тут удивляться. В здравом рассудке по ночам в горы не убегают.

– Зачем тебе два Миклоша? – Нужно погладить ее по волосам, но как же не хочется!

– У нас будет сын, – прошептала агарийка, – Миклош. Его Моника отдаст мармалюце…

– Горюшко ты мое! – простонал Мекчеи. От сердца отлегло, от беременных какой только дури не дождешься. – Давно знаешь?

– Нет, – Аполка вскочила в постели, глаза ее блестели, – Миклош, я тут чужая! Моего сына зарежут, чтоб своих не трогали.