Расправа над Сеяном была короткой. Спустя три дня после ареста палач отрубил ему голову. Обнаженное тело протащили по Гемониевым ступеням, ведущим на Авентинский холм, и оставили там лежать. Оно недолго оставалось в одиночестве. Через два часа рядом были брошены еще несколько обезглавленных трупов, а через два дня на этом месте выросла гора мертвых тел. Когда они перегородили проход и складывать их стало некуда, казненных бросили в Тибр. Каждый день следовали новые жертвы: женщины, мужчины, молодые, старики, а в конце даже дети. Они были единственными, кто остался в живых из семьи Сеяна, но чересчур рьяный суд, желая угодить императору, решил отдать в руки палача и их. Обоих задушили и бросили на Гемониевых ступенях.

Одиннадцатилетнюю девочку перед этим обесчестил один из стражников, потому что по старым обычаям девственниц казнить запрещалось. Этот отвратительный фарс вызвал недовольство в народе. Люди считали, что Сеян и его приближенные получили по заслугам. Зачем же казнить тех, кто когда-то с ним говорил или просил его о чем-нибудь?

Калигула в эти дни часто переезжал из Рима на Капри и обратно он первым почувствовал, что продолжать аресты дальше было бы неразумно. Молодой Германик осторожно направил на это внимание императора, одновременно уговаривая его приехать в столицу выступить в сенате. Тиберий какое-то время колебался, но потом суеверный страх перед городом взял вверх, и он наотрез отказался покинуть свое логово.

В это время в сенате выступил Марк Терентий, представитель второго привилегированного сословия — всадников, обвиняемый в дружбе с Сеяном. Он высказал сенаторам все то, о чем втайне думали остальные.

— Мне было бы выгоднее опровергнуть обвинение. Но чем бы ни закончилось дело, я хочу признаться в дружбе с Сеяном, в том, что стремился снискать его расположение и радовался, когда это случилось. Я наблюдал, как он разделил должностные обязанности командующего преторианскими когортами со своим отцом, как позднее получил высокие должности в управлении городом и военными. Его родственники и союзники быстро продвигались наверх. Чем ближе были отношения с Сеяном, тем большим было и признание императора. Тому же, кто становился его врагом, приходилось бороться со страхом и бедностью. Я не хочу называть конкретные имена, но выступаю в защиту всех, оказавшихся в подобном положении, кто не принимал участия в его заговоре. Мы почитали не какого-то Сеяна из Вулсиния, а члена семьи Юлиев — Клавдиев, с которой он породнился, женившись на внучке императора, пусть и тайно. Мужа твоей двоюродной сестры, Цезарь, представителя Августа в управлении государственными делами…

Вот о чем и еще о многом другом сказал Терентий в своей длинной и мужественной речи, которую закончил словами:

— Нельзя наказывать за дружбу с Сеяном, ведь для нас она закончилась в тот же день, что и для императора.

Два дня спустя Калигула внимательно слушал эту речь. Бесстрашно высказав и хорошо обосновав свое мнение, можно было скорее надеяться на понимание со стороны Тиберия.

Для процессов об оскорблении своего величия он нуждался в доносчиках, хотя и презирал их. Теперь он обернул оружие против них. Те, кто обвинял Терентия, были арестованы: они попали в ту самую западню, которую готовили ему. Терентия освободили, и преследования по делу Сеяна прекратились.

Гаю Цезарю удалось стать незаменимым человеком для императора. Болезненно подозрительный Тиберий постепенно проникся к нему доверием. Еще год назад он и мысли не допускал о том, чтобы сделать Гая своим наследником, теперь же подумывал об этом все чаще. В его окружении существовал единственный человек, которому он иногда открывал свое сердце, — Тразиллий, его бывший учитель, с давних пор занимавший место придворного астролога.

В тот вечер император выпил много неразбавленного вина и почувствовал необходимость поговорить со своим другом о Калигуле.

— Присядь со мной рядом, Тразиллий. Мне нужен помощник, чтобы справиться с оставшимся вином.

Он постучал по наполовину опустошенному кубку, и Тразиллий сразу понял, что это вступление к серьезному разговору.

— Вино — молоко для стариков, — сказал он в шутку. Тиберий так хохотал над этой шуткой, что чуть не задохнулся. Астрологу пришлось несколько минут стучать его по спине, пока кашель не стих. Тиберий откинулся назад, пытаясь восстановить дыхание.

— Ты мог бы меня таким образом уморить до смерти. Не рассказывай никому, а то кто-нибудь еще попытается сделать то же самое. Например, Калигула. Он тут же начнет собирать лучшие шутки, чтобы я умер от смеха. Кстати, что ты о нем думаешь?

Тразиллий задумчиво погладил бороду.

— Честно говоря, мне трудно ответить на этот вопрос. Калигулу не так просто разгадать, и если уж я должен поделиться своим впечатлением о нем, то могу сказать, что это человек, всегда скрытый под маской. Иногда кажется, что под нее удалось заглянуть, но оказывается, что там всего лишь другая маска. Нельзя не заметить его острый ум, всегда выверенные речи, его способность проникать в суть других людей. Но что прячется за этим, какова его сущность?

Тиберий пожал плечами.

— Сущность его в притворстве. За этим ничего нельзя рассмотреть, по крайней мере пока. Если Калигула станет моим преемником и получит власть, я не поручусь за то, что он использует ее с умом и во благо империи. Иногда у меня возникает чувство, что я выращиваю для римского народа гадюку, которая однажды отравит всю империю. Должно быть, я совершил много ошибок, но никто не может меня упрекнуть в том, что я нанес ущерб империи. Ты, Тразиллий, как никто другой, знаешь, что я не стремился занять трон — и с большим удовольствием остался бы частным лицом. Но это была воля великого Августа, и я подчинился ей. Разве я плохо распорядился наследством? Тразиллий, скажи честно, разве я показал себя недостойным?

Астрологу был знаком этот вопрос, он слышал его часто.

— Ты знаешь мое мнение об этом, Тиберий. Август не смог бы найти более достойного преемника. Что меня и вместе со мной других римлян огорчает, так это твой уединенный образ жизни. Сеян не смог бы так злоупотреблять властью, если бы ты время от времени наведывался в Рим, а лучше никогда не уезжал бы оттуда. Я уважаю твое решение, даже понимаю его, и все же думаю, что оно неправильное.

Тиберий вздохнул. Он знал мнение своего старого друга и не обижался на него.

— Пусть все остается как есть, Тразиллий. Я выбрал этот путь и собираюсь пройти его до конца. Но что ты посоветуешь мне в отношении Калигулы? Мне стала привычна мысль, что он подходящий преемник, но я не решаюсь написать это в завещании. Точнее говоря, что-то не дает мне сделать этот шаг. Какая-то сила мешает, будто предостерегая от этого решения. Ты, так же как я, не веришь в богов на Олимпе — может, это звезды предупреждают меня?

Тразиллий с улыбкой покачал головой.

— Звезды не предупреждают и не советуют, они только указывают возможный путь. Твоя собственная недоверчивость делает тебя осторожным, твоя ответственность перед народом заставляет тебя сомневаться, и я понимаю это. Если бы Калигула показал свое истинное лицо, тебе было бы проще принять решение.