Вначале они переезжали очень часто. Джин редко проходила мимо полицейского, не вспомнив про Майкла, и нервически уверовала, что вся полиция страны посылает ему сообщения. Когда какой-нибудь констебль на улице наклонял голову и что-то говорил в свой радиотелефон, Джин представлялось, что Майкл сидит в каком-то подземном генеральном штабе на манер Уинстона Черчилля. Она воображала свое лицо на объявлениях, освещенных тусклой синей лампой. Майкл совершенно точно знает, где она сейчас, и потребует их к себе. Потребует, чтобы их доставили в открытой повозке. Им на шеи повесят доски с надписями, и все деревни будут высыпать на улицу, чтобы обливать презрением беглую жену. Джин с усмешкой вспоминала совет из своего брачного справочника: «Всегда ускользайте».

Или он отберет у нее Грегори. Этот страх был более реальным. Он скажет, что она убежала и не годится, чтобы воспитывать сына; вот-вот, он наконец добьется, чтобы ее признали дефектной. Он скажет, что она вела себя безответственно, он скажет, что у нее были связи на стороне. Грегори отберут, он будет жить у Майкла. Майкл приведет в дом любовницу под видом экономки. Деревня будет восхвалять его за то, что он спас сына от жизни бродяжничества и проституции. Они скажут, что у нее цыганская кровь.

И потому они продолжали убегать. Они должны были убегать, а Джин не должна была заводить связи на стороне. Не то чтобы она испытывала в них потребность; возможно, она их побаивалась — что говорил Проссер о том, чтобы обжечься дважды? Разумеется, она боялась, что стоит обзавестись ими — и Грегори отберут. О таких случаях писали газеты. И потому, когда мужчины выражали интерес к ней или, казалось, готовы были его выразить, а особенно когда ей отчасти этого хотелось, она становилась тихо недоступной, покручивая медное обручальное кольцо, которое купила на рыночном лотке, и подзывала к себе Грегори. Она чуть-чуть пренебрегала своей внешностью, не мешала седине пробиваться в волосах все больше; и какая-то ее часть предвкушала время, когда ей можно будет не тревожиться из-за всего этого.

Майкл ее не преследовал. Много лет спустя она узнала, что он довольно часто звонил дяде Лесли, взяв с него обещание молчать, и спрашивал, что нового. Где они живут, как Грегори успевает в школе. Он ни разу не попросил их вернуться. Он не привел в дом любовницу или даже просто экономку. Он умер от сердечного приступа в пятьдесят пять лет, а Джин, предъявив права на наследство, рассматривала это как взыскание невыплаченных алиментов.

Когда Грегори было десять, он получил от дяди Лесли в подарок на Рождество модель самолета, которую требовалось собрать. После войны Лесли вернулся в Англию с историями — если вы готовы были слушать — о великолепных, гибельных подвигах — байки, которые он начинал, слегка похлопав себя по носу в знак того, что речь пойдет о чем-то все еще сверхзасекреченном. Но теперь Джин убедилась, что по уши сыта мужскими приключениями. А может быть, она просто выросла из дяди Лесли — печально, но факт: никому не дано навсегда оставаться одним и тем же дядей. Она была привязана к Лесли, но детским играм между ними больше не было места. Все чаще она ловила себя на фразах вроде: «Ах, Лесли, да прекратите же!», когда он рассказывал Грегори, как в сорок третьем повел мини-подлодку через Ла-Манш, задушил немецкого часового на пляже под Дьеппом, влез на опасный обрыв, взорвал местную установку для производства тяжелой воды, спустился с обрыва и уплыл. Когда Лесли переходил к описанию беззвездной ночи и зыби на поверхности воды; когда мини-подлодка погружалась под черные волны, Джин отмахивалась: «Ах, Лесли, да прекратите же!» — хотя и чувствовала себя несправедливой, глядя на два полных разочарования лица. Почему она лишала Грегори того, чем сама наслаждалась с дядей Лесли? Потому что все это неправда, решила она. Лесли теперь было лет семьдесят, хотя он признавал только, что двадцати пяти лет ему уже больше не увидеть. И в Старые Зеленые Небеса он теперь заскакивал, только чтобы промыть за ушами. Быть может, все эти промывания неблагоприятно сказались на его правдивости.

Модель была самолета-разведчика «Лиссандера», и Грегори трудился над ней несколько дней, прежде чем обнаружил, что шасси и часть фюзеляжа в ней отсутствуют. Возможно, набор был конечным результатом одной из сложных комбинаций, дорогих сердцу Лесли: он словно бы считал деньги крайне примитивной формой обмена. Джин пошла в игрушечный магазин и спросила про недостающие части, но этот набор уже несколько лет как перестали выпускать.

В утешение она купила Грегори модель «Харрикейна» и с гордостью искоса наблюдала, как он вырезал первые бальсовые детали. Работал он молча, и свет иногда вспыхивал на латунном ножичке с кривым лезвием. Больше всего самолет ей нравился, пока он стоял на пачке газет в еще скелетной форме, изящный и безобидный. Потом он обрел законченный и чуть-чуть угрожающий вид. Перспекс для фонаря, папиросная бумага для крыльев и фюзеляжа, желтый пластмассовый пропеллер и желтые пластмассовые колеса. Целый день в комнате стоял запах грушевого клея, пока Грегори обрабатывал кожу самолета: она провисала и обвисала и туго натягивалась, когда высыхала. Инструкция рекомендовала покрасить «Харрикейн» в камуфляжные цвета — зеленые и коричневые завихрения на верхних плоскостях, чтобы он сливался с английским пейзажем, а снизу в серо-голубые, чтобы он сливался с капризным английским небом. Грегори выкрасил его целиком в алый цвет. Джин почувствовала облегчение. Грациозный силуэт, знакомый с давних пор, порадовал ее, но и расстроил; а теперь, потешно окрашенный, с нелепыми желтыми колесиками, он окончательно превратился в детскую игрушку.

— Где мы его запустим?

Но Грегори покачал головой — старательный круглолицый десятилетний мальчик, которому только что прописали очки. Он собрал «Харрикейн» не для того, чтобы запускать, а чтобы глядеть на него. Если он полетит, то может упасть и разбиться. А если он разобьется, значит, он плохо его собрал. Риск был слишком велик.

Грегори собрал алый «Харрикейн», лиловый «Спитфайр», оранжевый «Мессершмитт» и изумрудный «Зеро» и ни один не запустил. Быть может, он почувствовал безмолвное удивление матери и истолковал его как разочарование, так как однажды вечером торжественно объявил, что купил «Вампир», что к набору приложен реактивный двигатель и что эту модель он запустит. Джин в очередной раз наблюдала нахмуренную сосредоточенность, бережную точность, пока поблескивающий нож резал волокна бальсовой древесины. Она наблюдала, как клей затвердевает на кончиках пальцев Грегори второй кожей, которую он сдерет в конце дня. Она вдыхала запах грушевого клея и вновь наблюдала хитроумность, благодаря которой хрупкий остов обретал силу и тугую устойчивость. «Вампир» выглядел неуклюжим самолетом — короткий стручок фюзеляжа, киль, подсоединенный к крыльям длинными растяжками. Джин думала, что он похож на поперечный брус… пока Грегори не выкрасил его золотой краской.

Они снимали комнаты на окраине Таучестера в доме, по задней стене которого зигзагами спускалась пожарная лестница. Обычно Грегори не доверял шелушащимся ржавчиной ступенькам и боялся даже крепких площадок, завершавших каждый зигзаг, но теперь он не проявил ни малейшей робости. Они стояли в пятнадцати футах над землей, в двадцати ярдах от них две елки отмечали границу сада, а дальше за живой изгородью лежало открытое поле. Небо по-осеннему бледно-голубое с высокими полупрозрачными полосками облаков, похожими на инверсионный след, легкий ветерок. Идеальная лётная погода.