– Что-то я немного устала, – сказала Рейн-Мари Арману. – Пожалуй, пойду лягу. Мишель…

Она кивнула ему, и он улыбнулся.

Когда Рейн-Мари выходила из комнаты, Жан Ги заметил взгляд, которым обменялись супруги.

Рейн-Мари злилась из-за этого второго за день вторжения в ее частное пространство, в ее личное время. Жан Ги редко видел тещу такой сердитой. Арман тоже почувствовал состояние жены и мимолетно сжал ее руку, прежде чем она ушла в спальню и плотно закрыла за собой дверь.

– Ты, конечно, знаешь Жана Ги Бовуара, – сказал Арман, и они обменялись рукопожатием.

– Да, инспектор. Как поживаете?

– Отлично, – ответил Бовуар. – Вижу, и вы тоже.

В свое время суперинтендант Бребёф был боссом Бовуара, но он находился так высоко на служебной лестнице, что они почти не сталкивались. А теперь встретились как равные. Словно ничего не произошло.

Они все играли в одну игру. В шарады.

Одно слово. Похожее на «лицемерие».

Но Бовуар знал, что за этим кроется нечто большее. Да, Гамаши надевали маску вежливости. Однако у их отношений с Бребёфом была долгая история. Не только обид, но и глубокой привязанности.

Победит ли привязанность? Следует ли ей побеждать? Возможно ли такое? Эти вопросы не давали Бовуару покоя.

Жан Ги наблюдал за тем, как Гамаш приглашает Бребёфа войти. Бывший суперинтендант подошел к камину, ожидая, что Гамаш предложит ему присесть.

Это мгновение тянулось невыносимо долго.

Наконец Арман сделал жест рукой, и Мишель сел.

А Бовуар ушел, унося с собой нехорошее предчувствие.

– Угощайся, – сказал Арман, показывая на бутылки на приставном столике.

Не дожидаясь ответа от Бребёфа, он прошел в спальню, где Рейн-Мари развешивала свою одежду.

– Ты в порядке? – спросил он, наблюдая за ее плавными движениями.

Она повернулась к нему, и Арман увидел, что она плачет.

– Ох, – все, что он сумел произнести, прежде чем заключить ее в объятия.

Немного погодя Рейн-Мари отстранилась, и он протянул ей платок.

– Сплошное расстройство, – сказала она и взмахнула платком, словно чтобы очистить воздух. – Когда я вижу Мишеля и слышу его, то на мгновение забываю. Будто ничего и не произошло. А потом вспоминаю, что случилось.

Рейн-Мари вздохнула и посмотрела на закрытую дверь.

– Ты знаешь, что делаешь? – спросила она, промокая платком расплывшуюся тушь.

– Мишель Бребёф не опасен. – Арман взял жену за руки и заглянул ей в глаза. – Он больше не представляет собой угрозу. Он бумажный тигр.

– Ты уверен?

Он кивнул:

– Уверен, ma belle. С тобой все в порядке? Хочешь, чтобы я попросил его уйти?

– Non. Все хорошо. Нужно еще почитать немного. А ты иди и развлекай этого говнюка.

Арман удивленно взглянул на нее.

Рейн-Мари рассмеялась:

– Кажется, я перенимаю манеры Рут. Это так раскрепощает.

– Точно сказано. Когда избавлюсь от Мишеля, вызову экзорциста.

Он поцеловал ее и вышел.

В час ночи Рейн-Мари выключила свет. Арман все еще находился в гостиной с Мишелем. Она слышала, как они смеются.

– Господи боже, а я начисто забыл, – сказал Мишель.

Бутылка виски переехала с приставного столика на кофейный, и уровень содержимого в ней значительно понизился.

– Как ты мог забыть профессора Мёнье? – удивился Арман, наливая обоим еще по глотку. Откинувшись на спинку кресла, он водрузил ноги в тапочках на скамеечку. – Он словно вышел из мультипликационного фильма. Выкрикивал приказы и бросал в нас мелками. У меня до сих пор шрам остался. – Гамаш показал на свой затылок.

– Нужно было увернуться.

– А тебе не нужно было его провоцировать. Он метил в тебя, если не ошибаюсь.

Мишель Бребёф рассмеялся:

– Да-да, я помню. – Его смех перешел в фырканье, а потом смолк. – Три самых долгих года в моей жизни. Академия. Те годы кажутся мне самыми счастливыми. Мы были так молоды. Даже не верится.

– Когда мы поступали в академию, нам было по девятнадцать лет, – сказал Арман. – Я смотрел сегодня на этих ребят и спрашивал себя, неужели и мы когда-то были такими. И не мог понять, когда же мы успели постареть. Кажется, времени прошло всего ничего. Меня удивляет, что мы теперь преподаватели.

– Ты не просто преподаватель, – сказал Мишель, приветственно поднимая стакан. – Ты еще и коммандер.

Он выпил и, глядя в стакан, тихо произнес:

– Почему…

– Oui? – спросил Гамаш, когда пауза затянулась.

– Ледюк.

– Почему я оставил его?

Бребёф кивнул.

– Вы двое, кажется, сегодня обсудили это. Так что ты мне скажи.

– После вечеринки он пригласил меня к себе, – сказал Бребёф. – Он кретин.

– И даже хуже, – подтвердил Гамаш.

– Да, – сказал Бребёф, внимательно глядя на собеседника. – Что ты собираешься с ним делать?

– Ах, Мишель, – вздохнул Арман, положив ногу на ногу и подняв стакан на уровень глаз, чтобы видеть Бребёфа через янтарную жидкость. – Лучше беспокойся за свою сторону улицы. Тут надолго хватит разгребать завалы. А я буду беспокоиться за свою.

Бребёф кивнул, откусил от подсохшего сэндвича и задумался. Наконец он спросил:

– Ты говорил кадетам про стих тридцать шестой главы десятой Евангелия от Матфея?

– Нет. Оставил для тебя.

Мишель попытался подняться, но не сумел. А Арман сумел. Он поднялся и встал над Бребёфом, крупный, надежный, почти угрожающий. Казалось, он и не пил сегодня.

Арман протянул руку и с силой, какой не ждал от него Бребёф в столь поздний час, поднял его на ноги:

– Тебе пора уходить. Ты должен делать свою работу.

– Но какую работу? Почему я здесь? – спросил Мишель, заглядывая мутными глазами в знакомые глаза Армана. – Мне нужно знать.

– Ты уже знаешь.

Мишель Бребёф шел по коридору, скользя костлявой рукой по стене, чтобы не сбиться с курса, и размышлял о том, что, вероятно, есть немало причин, почему Арман прилетел к нему в Гаспе и вызвал сюда. С утеса Персе. Из небытия.

Из них двоих Арман всегда был умнее. А для работы в академии требовался ум.

С того первого визита Бребёф знал, что он будет не только преподавателем. Он будет наглядным свидетельством, ходячим предостережением для кадетов. «Вот что случится с вами, если вы поддадитесь искушению. Если будете слушать падших ангелов вашей профессии».