Пропуск, выписанный Осташовым, давал ему доступ в любую часть больницы, включая стражное отделение. Охранники и медсестры этому были явно не рады, но и не возражали открыто. Свое недовольство они выражали лишь укоризненными взглядами и поджатыми губами. Север их с легкостью игнорировал.

Дежурная медсестра, которой Север показал рисунок, работу сразу узнала.

— Да, это Ренат сделал. Он очень красиво рисует, мне нравится. А еще — много. Иногда я и другие девочки берем его работы себе, иногда — знакомым раздаем. Но у него все равно слишком много, приходится выкидывать.

— Я могу поговорить с ним?

— О рисунках, что ли?

— Конечно!

— Да, думаю, вам, документалистам, это интересно… — Медсестра смерила Севера оценивающим взглядом, кивнула. — Вы сильный, это видно. Вот что… я пущу вас в комнату Рената, другие рисунки посмотрите. Он, в принципе, не опасен. Но не поворачивайтесь к нему спиной и не позволяйте подойти к вам ближе чем на три шага. Если не выполните эти правила, больше в отделение не пущу!

— Я выполню! — заверил ее Север. — Я очень ценю возможность побеседовать с пациентом с глазу на глаз!

— Не со всеми так можно. К некоторым я бы вас и близко не подпустила — хоть одного, хоть со всей командой. Но к Ренату можно. Идемте, я провожу вас. У них сейчас тихий час, поэтому тут спокойно.

Возможно, она, проработавшая здесь явно не один год, воспринимала это как спокойствие.

Но человеку со стороны было не по себе. Из комнат, скрытых за массивными металлическими дверями, то и дело доносились крики, угрозы и проклятья. Пациенты слышали движение в коридоре и реагировали. Иногда казалось, будто они всем телом бросаются на дверь, не боясь разбиться в кровь. Медсестра даже не вздрагивала. А ведь, казалось бы, к такому привыкнуть нельзя…

Но в некоторых палатах было тихо. Сначала Север решил, что там никого нет — отделение не заполнено. Однако к «тихой» двери медсестра его и привела. Она открыла небольшое наблюдательное окошко, заглянула внутрь.

— Ренат, не спишь? Тут с тобой поговорить хотят.

— Кто? — поинтересовались изнутри. Голос был молодой и абсолютно спокойный.

— Мужчина документальный фильм про нашу больницу снимает, заинтересовался твоими рисунками. Будешь говорить или нет?

— Поговорю, конечно.

Медсестра достала из кармана связку ключей, отперла дверь.

— Будет надо — кричите, — усмехнулась она.

Север понятия не имел, шутка это или нет. Когда он зашел внутрь, дверь закрылась у него за спиной, и щелкнул замок. Вероятнее всего, это было нарушением правил, потому что несло реальную угрозу его жизни. Но он о правилах сейчас не думал.

В этой комнате не было видно стен — их полностью занимали рисунки. Эти, лишенные грязи и водяных потеков, выглядели еще более гениальными. Север не ошибся в выводах, найденное им изображение не было приятным исключением — оно стало лишь одним из многих.

В большинстве своем это были изображения людей, реже — пейзажи. На портретах застыли сотрудники больницы, другие пациенты, полицейские, звезды кино и шоу-бизнеса — что указывало на доступность телевизора и журналов. На пейзажах были изображены виды больницы, леса за забором, а еще — природы, не свойственной для этих мест. Тоже, должно быть, влияние телевизора.

Не все рисунки были безобидны. Среди общей череды безупречных работ порой попадались те, что даже у Севера, человека не слишком сентиментального, вызывали мурашки. Люди с искаженными лицами, люди с извивающимися червями в голове, а иногда и не люди даже, а гниющие трупы. Такие рисунки тоже были гениальны, однако это лишь усиливало эффект.

Казалось, что с бумаги, как из зеркала чужой души, смотрят потусторонние существа, сталкиваться с которыми не хотелось.

Пораженным всем, что он увидел, Север не сразу заметил обитателя палаты, а тот не торопил его. Молодой человек устроился с книгой на широком подоконнике и внимательно изучал гостя.

На вид ему было двадцать с небольшим, совсем юный еще. С точки зрения художника, Север не мог не отметить, что в этом человеке природа все создала правильно — у него было классическое мужское телосложение с широкими плечами и узкими бедрами, симметричные и благородные черты лица, бледная кожа без следа загара и покраснений, густые черные волосы и выразительные темно-карие глаза. Люди с его внешностью в художественных училищах работали моделями — по ним учились рисовать человека таким, каким он должен быть.

Но сейчас он находился в стражном отделении психиатрической клиники. А значит, безупречная работа природы была не наградой, а ловушкой.

— Ты великолепно рисуешь, — сразу сказал Север. Он не видел смысла тратить время на условности. — Учился где-то?

— Спасибо, — кивнул Ренат. — Многие говорят мне об этом, но никто еще не приходил ко мне только из-за рисунков. Всему, что я знаю, я научился здесь. Сам. В этом месте у тебя много свободного времени… Иногда это можно использовать во благо.

Постепенно Север привыкал к окружавшим его рисункам, получая возможность воспринять и другие детали интерьера. Палата у Рената определенно была не типичная. Вместо стандартной металлической кровати тут стояла обычная, деревянная, под лоскутным покрывалом. На книжных полках размещались книги — от самоучителей до художественной литературы. Но столе были разложены листы бумаги, ластики и наборы простых карандашей.

Ренат проследил за взглядом гостя:

— Нравится? Я благодарен персоналу, что мне позволяют жить вот так. Если бы не они, у меня всего этого не было бы. Мебель, постельное белье, покрывало — это все мое личное.

Медсестрички дарят, а я дарю им рисунки. Это здорово, учитывая, сколько я здесь — и сколько мне тут жить.

— Это сколько же?

— Всю жизнь! — засмеялся Ренат. — Это не тюрьма, здесь нет сроков освобождения. Тут лечат, пока не вылечат. А меня вылечить нельзя.

— Давно ты здесь?

— Десять лет.

Они по-прежнему находились в разных концах комнаты. Север чувствовал, что так правильней. Несмотря на внешнюю адекватность Рената, списывать со счета рисунки разлагающихся трупов было нельзя.

— Десять лет — это много, — оценил Север. — Сколько тебе сейчас?

— Двадцать четыре.

— То есть, в четырнадцать прибыл? Не рановато ли? Это же взрослая больница!

— Вообще, да, но иногда делают исключения, — пояснил Ренат. — Если несовершеннолетний опасен для себя и окружающих, его могут изолировать в таком месте, как Степновичи. А я опасен.

— Настолько?

— Сначала меня определили в школу для трудных подростков. Не знали, что со мной делать, и послали туда. Но я убил трех сокамерников, санитара и полицейского. Тогда меня сослали сюда. На край земли.