Лауренс Костер за годы мирской жизни до возвращения в собор убедился, что, в противоположность расхожему мнению, женщины намного лучше мужчин умеют хранить тайны и оправдывать доверие. И действительно, если судить по тому, как ученик из Майнца расплатился за учебу и гостеприимство, убежденность аббата получила лишнее подтверждение. Женщины умели быть не только более осторожными, более прилежными, ответственными и аккуратными, но даже могли заниматься такими делами, которые для мужчин запрещены. Самому Иоганну полагалось бы знать об этом лучше других — ведь в его жизни был близкий и красноречивый пример его матушки. Однако, чтобы облегчить груз вины и очистить совесть, Гутенбергу требовалось запятнать своего учителя.

Иоганн держался за украденное у Костера сокровище так, как будто спас человечество от страшнейшей опасности. Оказавшись в Страсбурге, он сразу же возобновил работу на бургомистра. Все навыки, полученные учеником от Костера, нашли отражение в новых гравюрах — последние теперь снабжались подписями, выполненными столь искусно, что казалось, будто эти буквы вышли из-под пера лучшего из каллиграфов. Бургомистр Страсбурга пришел в восторг от мастерства Гутенберга, он понял, что не зря отправлял молодого человека учиться в Голландию. Бургомистр не знал другого: работы, которыми Иоганн занимался в тайном одиночестве своего дома, были куда более поразительны, нежели его гравюры.

Гутенберг быстро обнаружил недостатки в книгопечатной технике Костера. Во-первых, чернила, хотя и были чуть гуще, чем те, что использовались для письма, все равно не имели достаточной консистенции для повторения тонких каллиграфических изысков. Во-вторых, пристально изучив украденные буквы, Гутенберг пришел к выводу, что, каким бы твердым ни было дерево, оно все равно портится слишком быстро: под давлением мощного пресса буквы постепенно трескались и расплющивались, так что отпечатки на бумаге тоже теряли свою форму. А еще Иоганн заметил, что, несмотря на деревянную рамку, буквы плохо становились в ряды. Чтобы справиться с этой проблемой, Гутенберг изобрел простое, но эффективное средство: он проделал дырки в боковинах рамки и связал их тугой бечевкой, так что деревянные буквы выстроились точно по линейке. Но даже после этого оставалась еще одна сложность: правое поле. Среди множества секретов переписчиков было и искусство незаметно уширять буквы и слова, и в итоге строки были точно выровнены по левому и правому полю. Однако с подвижными деревяшками дело обстояло совсем не так: поскольку все они были одинакового размера, расстояние между буквами тоже оставалось постоянным, и из-за этого последние слова в строчках не достигали правого края. Иоганн и здесь нашел решение: он изготовил пустые деревянные брусочки разных размеров, чтобы незаметно заполнять пространство между буквами, словами и знаками пунктуации, и строки снова выровнялись по обоим полям.

Впрочем, все отпечатки одной буквы выходили одинаковыми, и это было очень важное обстоятельство, сразу выдававшее подделку. Даже человек, незнакомый с книгами, догадался бы о хитрости изготовителя. Но и помимо этого недостатка — легко устранимого, если изготовить по нескольку слегка различных вариантов каждой буквы, — во всей системе Костера было еще что-то, с чем Гутенберг никак не мог примириться: голландец так и не вышел за узкие рамки ксилографии и гравюры. Иоганн был убежден, что необходимо сделать еще один шаг. Но в какую сторону?

Ксилография, разумеется, значительно упрощала работу с печатными изображениями, однако в этом удобстве заключался и важный недостаток. Гутенберг предполагал, что для изготовления совершенных книг следует избавиться от оков ксилографии и разорвать путы гравюры, — только тогда откроются новые горизонты. А еще Иоганн знал, что они с Костером не единственные, кто преследует сходные цели. Один из переписчиков у бургомистра как-то обмолвился о том, что слышал своими ушами: итальянский филигранщик Мазо Финигерра разрабатывает метод резьбы по меди для улучшения качества отпечатков. Его гравюры во Флорентийском баптистерии[36]были, по словам тех, кто их видел, великолепны. Итальянец воспроизвел «Распятие», «Мир» и «Коронование Богоматери», превзойдя качеством любые гравюры по дереву.

Подобно тому как гравюра привела голландского мастера к технике ксилографической книги, когда для каждой страницы использовалась отдельная деревянная плита, а от ксилографии — к подвижным деревянным компонентам, так и Гутенбергу следовало поторопиться, чтобы итальянские ювелиры не обогнали его с переходом к печати при помощи металлических литер.

В кругу граверов поговаривали о пражском ювелире по имени Прокопиус Вальдфогель — создателе новой техники, которую он именовал «Ars scribendi artifialiter», то есть «Искусство искусственного письма». Пражанину удавалось придавать книге вид рукописи, используя железные литеры. А еще, как будто всех этих изобретений было недостаточно, чтобы пробудить в Гутенберге тревогу, сам он, заинтересовавшись успехами своих зарубежных коллег, узнал, что некий Панфило Кастальди из Милана работает над методами печати, описанными венецианцем Марко Поло в его хрониках китайских путешествий. В соответствии с этими рассказами Кастальди создал печатки из знаменитого муранского стекла. На каждой такой печатке было по одной букве; из них миланец составлял слова, целые строки и страницы. А для облегчения работы Кастальди решил использовать пресс. Однако Иоганну казалось невероятным, чтобы стекло могло выдержать подобную нагрузку. Чтобы развеять свои сомнения, мастер из Майнца поставил винную бутылку под пресс, схожий с оливковым жомом. Результат опыта поразил Гутенберга: стекло выдерживало давление куда лучше, чем дерево. Таким образом, Гутенберг убедился: если он хочет вырваться вперед, ему следует приниматься за дело незамедлительно.

Сохраняя верность древней традиции, которая брала начало еще в ритуальной проституции, Почитательницы Священной корзины никогда не раздевались перед клиентами. Вместо того чтобы скинуть одежды, они облачались в церемониальные наряды и, подобно блудницам библейских времен, надевали драгоценные украшения. Экзотические одеяния были одной из притягательных особенностей лупанария. Чаще всего женщины появлялись в алькове, где в ожидании лежал клиент, обернутые в традиционное покрывало каунакес, закрывавшее их плечи и руки, обернутое вокруг тела и шлейфом ниспадавшее со спины. А еще они могли войти в диковинном свободном одеянии, состоявшем всего-навсего из прямоугольного куска газовой ткани с отверстием для головы и с просторными накладными плечами, спрятанными в складках одежды.

И вот на глазах у случайного любовника, стоявшего возле ложа, проститутки снимали верхнюю одежду, открывая свои формы, затянутые в антилопью шкуру. В верхней части облегающего костюма было два отверстия для грудей, а точнее, только для сосков; между ногами на высоте клитора начинался длинный разрез, он проходил по всей волнистой границе, разделяющей две ягодицы. Антилопья кожа была так тонка и эластична, что повторяла всю женскую мускулатуру, все выпуклости, впадинки, изгибы и даже самые тонкие волокна. Кожа была великолепной выделки, так что клиентам часто казалось, что женщины совершенно обнажены. В других случаях, наоборот, шкура антилопы была богато инкрустирована металлическими вставками — золотые и бронзовые части шли вокруг шеи, рук и щиколоток. А еще кожа могла быть украшена павлиньими перьями или чешуйками в виде змеи, ползущей к гениталиям. Другой наряд представлял собой шумерскую юбку каунакес, приподнимавшую зад благодаря наполненному шелком куколю из козьей кожи, который крепился к женским бедрам при помощи широкого черного пояса, украшенного блестящими металлическими вставками.