— Это мой дом, — гордо ответила Дина. — Здесь я в безопасности и никуда отсюда не уйду.

Опережая войну, мы прибыли в Тивериаду.

Город окружали прочные стены, которые укрепили дополнительно, готовясь отразить штурм. Но защитники плохо представляли себе истинную мощь Рима. Едва увидев эти оборонительные сооружения, я поняла: римские легионы прорвут их, как папирус.

— Впустите меня! Впустите! — закричала я, стуча в ворота, оказавшиеся закрытыми даже в полдень.

— Ты кто? — окликнули меня из караульной.

— Мать! Мать, которой нужно попасть внутрь!

Ворота медленно отворились, солдаты пропустили нас, хоть и смотрели с подозрением.

— Мне нужно найти мое дитя! — твердила я, тороплив проходя внутрь. — Мое дитя!

«Дитя» в настоящее время было женщиной средних лет, но это не имело значения. Стоило мне закрыть глаза, я до сих пор видела ее детское личико, ее ясные, лукавые глазки. Они наверняка те же — глаза не меняются.

Домчавшись до памятного мне дома, я остановилась, перевела дух и принялась стучаться, моля Бога о том, чтобы на сей раз дверь отворилась и мы встретились с Элишебой лицом к лицу.

Дверь и вправду открыли, но на пороге стоял слуга.

— Могу я видеть госпожу Элишебу? — спросила я.

— Ее здесь нет.

— Ее действительно нет, или она не желает принимать посетителей?

— Нет ее. Сказано же, нет дома! — Слуга помолчал и осведомился: — А сама ты кто будешь?

— Я ее мать.

Он в изумлении вытаращился на меня.

— Но у нее нет матери, мне так говорили.

— Лгали! У нее есть мать, которая любит ее всем сердцем и примчалась сюда, чтобы предупредить ее об опасности. Где она?

— Отправилась за город в холмы, — растерянно ответил слуга. — А что за опасность? Кажется, ничего угрожающего нет.

— Надвигается великая опасность! — воскликнула я. — Веспасиан направляется сюда, чтобы разрушить этот город. Ей надо бежать! Всем надо бежать!

— Я ей передам, — кратко молвил он и закрыл дверь.

Я привалилась к стене, гадая что теперь делать. Остаться и ждать ее возвращения? Но кто знает, когда она вернется? А может быть, увидит с холмов римскую армию, которая окружает город, и не станет возвращаться вовсе, а отправится куда-нибудь, уж не знаю куда. Я же, задержавшись, рискую оказаться в ловушке и погибнуть в той кровавой неразберихе, что неизбежно последует за штурмом, оставив церковь Пеллы на произвол судьбы. Нет, я должна возвращаться, а дочь вверить попечению Бога.

Улицы уже наполнялись встревоженными людьми: большая часть жителей Тивериады не желала участвовать в войне, однако повстанцы из Иерусалима превратили их город в свой оплот, и теперь мирным гражданам предстояло расплачиваться за чужое безумство. В то время как перепуганная толпа вливалась в город, надеясь укрыться за стенами, мы с Ясоном проталкивались в противоположном направлении, а оказавшись за воротами, поспешили в холмы, откуда открывался вид на плоскую равнину, которой вскоре предстояло стать полем сражения. Там, на взгорье, огибая каждую скалу или куст, я отчаянно надеялась, что вот здесь, сейчас, встречу Элишебу. Мы узнаем друг друга, обнимемся и все, что разделяло нас эти годы, будет стерто из памяти.

Несколько месяцев спустя, когда все было кончено, все битвы отгремели и римляне одержали полную победу, мы в Пелле получили сведения о том, как развивались события. После того как мятежники напали на парламентеров, посланных римлянами для мирных переговоров, началось массовое бегство горожан из Тивериады в римский лагерь. Страшась возмездия, люди отдавались на милость верховной власти, заявляя, что не участвовали в восстании и с бунтовщиками ничего общего не имеют. Римляне, приняв их заверения в покорности, потребовали открыть ворота, что и было сделано. Легионеры вступили в город под приветственные крики жителей, тогда как повстанцы, не попытавшись оказать сопротивление, бежали в Магдалу, надеясь организовать отпор там.

О, слава Богу, что Элишеба осталась в Тивериаде, а не бежала, например, в ту же Магдалу. Ибо в Магдале все закончилось страшной резней. Город отказался покориться и выдать мятежников, после чего Тит, заявив, что рука Рима настигнет его врагов повсюду, бросил легионы на штурм. Кровопролитное сражение развернулось не только на суше, но и на озере, что было явлено мне в том давнем видении. Тысячи людей пали, а поверхность Галилейского моря обагрилась человеческой кровью и окрасилась в ярко-красный цвет, уподобив его чудовищно вспучившемуся рубину.

Ворвавшись в город, римляне, ожесточенные сопротивлением, обрушили свой гнев на всех без разбора, не различая мятежников и мирных обывателей. Многие дома были преданы огню и обращены в руины. Неужели и мой старый дом, и отцовский склад, и дом Илия, где жила Дина— все это погибло?

Разрушение и уничтожение приняли такой размах, что Веспасиан учредил трибунал, призванный решить судьбу жителей города, в том числе и невинно пострадавших. Понимая, что люди, оставшиеся без крова и средств существования, поневоле прибьются к мятежникам, и, не желая допустить этого, он принял к исполнению жестокий и коварный план одного из своих советников. Уцелевшим горожанам было обещано прощение и вспомоществование при условии переселения в Тивериаду. Повиновавшихся согнали на тамошний стадион, после чего старых и больных безжалостно перебили, шесть тысяч самых крепких молодых людей угнали на строительство канала, который рыли в Греции по приказу Нерона, а еще тридцать тысяч мужчин и женщин обратили в рабство.

Такова была прискорбная участь моего родного города. С тех пор я больше уже не звалась Марией из Магдалы, ибо моя Магдала подверглась разрушению.

Сорок дней мы соблюдали траур, оплакивая нашу страну и города, и горе наше невозможно было описать словами. И все это время я неустанно молилась о безопасности Элишебы, возлагая все свои надежды на то, что она, благодарение Богу, жила в Тивериаде, а не в злосчастной Магдале.

Римляне неотвратимо продвигались на юг, пока не достигли Иерусалима. Длившаяся почти год битва за священный город описана в хрониках и, в отличие от битвы при Магдале, известна во всех подробностях. Каждый квартал, каждый превращенный в крепость дом приходилось брать штурмом. Под конец голод довел уцелевших жителей Иерусалима до животного состояния, уничтожение же храма явилось даже не результатом обдуманного намерения: факел, случайно брошенный каким-то солдатом, вызвал пожар, не пощадивший красу и славу Израиля. Все, что находилось внутри, погибло в огне, а когда несколько дней спустя по обугленным руинам прошагали легионеры, они попирали ногами разбитые таблички, некогда горделиво возвещавшие, что всякий, не принадлежащий к народу избранному и вступивший на эту священную землю, встретит смерть.

Так прекратил существовать храм, со всеми своими запретами, ограничениями, правилами, жертвами и надеждами, со своей великой и долгой историей. Его гибель стала самой большой потерей на многовековой памяти еврейского народа.