…Мы парим, описывая широкие круги, в восходящем потоке теплого воздуха, набираем высоту. Это искусство – так парить, удерживаться в столбе, не соскользнуть в сторону; я им тоже владею.

Скрипично-арфовый перезвон – более высокий, чем прежде, – и зыбко-волнующейся становится поверхность степи под нами. Отдельные ее участки: луг с кустарником, сад с молодыми деревцами и дачным коттеджем, липовая роща с овальным озерцом посередине, гектарные прямоугольники не то бахчи, не то огорода, издали не поймешь, – выгибаются, кренятся, заворачиваются краями и… поднимаются в воздух. Медленно уходят вверх, плывут по ветру на разных высотах, отбрасывая на землю облачную тень.

Это мы пролетели над Земледельческим комбинатом, узнаю-вспоминаю я. Как же, бывал там не раз: земледельцы (истинные земледельцы, ибо они делают землю, а не обрабатывают ее) создают здесь и пускают по воле ветров летающие острова на основе сиаловой пены с аргоно-водородным наполнителем; тонна массы такой пены поднимает тонну веса. Они и нарушают ее весом: подпочвой и гидропонной сетью, лучшими сортами черно– и краснозема, растительностью, сооружениями, даже водоемами с рыбой. Целые архипелаги летающей суши создают эти комбинаты. Веселые, сильные люди с открытыми лицами, работающие здесь, еще называют сами себя свобододелами. Тоже правильно: нет более важной среди свобод, чем та, чтобы людям жилось просторно. А свободней жизни и работы на «Лапуте» нет ничего – живущему здесь принадлежит весь мир.

Люся заприметила островок с овальным прудом и мягкой травой, планирует к нему. Мы за ней. Опустились на первозданную летающую сушу, на которую еще не ступала нога человека. Люся сбросила биокрылья, затем одежду, распустила волосы и – прекрасная, нагая, длинноволосая – кинулась в чистую воду. Сашка последовал – во всем! – ее примеру. Я минуту стоял и смущенно глядел, как они резвятся, – потом тоже полез в воду нагишом. В конце концов, телом я не хуже Стрижевича, в плечах даже пошире: в талии, правда, тоже. Вода была по-утреннему прохладная. Взбодрились, вылезли сушиться под набравшим уже высоту и накал солнышком. Легкий ветер нес нас на юго-восток.

Я искоса поглядываю на распростершихся на траве спутников. Нет на руке у Сашки той татуированной змеи, обвивавшей кинжал: исчезла и его сутулость, память о блатном детстве. Не было у него такого детства, обстоятельств, наводивших на идею обирать пьяных, ни даже к колебаниям типа: начать курить в десятилетнем возрасте, чтобы выглядеть «мущиной», или повременить?

А мои житейские беды и срывы – тоже остались за гранью невозможного? Почему же я помню о них? Глубинно мы с Сашкой все те же. Где граница между тем, что мы сами делаем с собой – своими колебаниями-выборами-решениями, – и тем, что с нами делает жизнь: среда, предыстория, обстоятельства… все выборы, сделанные без нас и до нас?

…И понял я, будто проснулся, почему есть варианты, в которых я могу держаться только до первого сна, до расслабленности сознания, а есть и такие, серединка, в которых я могу жить долго, – и хотел бы выскочить, да не дано. Последние – от грузчика продмага, который прежде шалил, да завязал, до к. т. н. А. Е. Самойленко, заведующего лабораторией ЭПУ, выбившего из седла Пашу и занявшего его место, – истинно мои, продукт только моих решений и выборов в пределах заданного состояния общества, одной его н. в. линии. Проще сказать, общество здесь ни при чем, оно все такое же – с точностью до плюс-минус единицы, до меня. А за пределами этого диапазона и общество не то, сдвинуто по Пятому прежними выборами и решениями многих других «единиц».

Выходит, чем дальше я сейчас сдвигаюсь по Пятому с этими двоими, тем меньше я сам по себе и тем больше продукт иного развития общества?

Я взглядываю на Люсю: она сидит, изогнулась, выжимая руками волосы. Сразу опускаю глаза, так она слепяще хороша. Все у нее более подтянуто, но нет той, такой щемяще дорогой родинки между левым плечом и грудью… Не было у этого Сашки ссор, скандальных разрывов с этой Люсей. Почему же они расстались… или даже и не сходились? Выходит, она стала моей не в силу обстоятельств и случайностей, не пассивно, а полюбила и выбрала меня? «Женщина решает сама». Глядите-ка!

Я снова вглядываюсь на нее – с сомнением: так это ж получается, что не она моя, а я – ее! Хм… совершенство тела, совершенство духа – не слишком ли шикарно для меня? На такую красу можно молиться, поклоняться ей – а спать с ней возможно ли?

Люся собрала волосы, уложила по-прежнему – кольцом. Взглянула на меня блестящими глазами, придвигается вплотную, обнимает, прижимается, губы к губам:

– Вполне, Алешенька! Всегда, мой милый!

…И мне приходится, просто необходимо, чтобы привести себя в порядок, броситься в пруд, в холодную воду. Вылезаю через минуту сконфуженный: ну разве можно так – при постороннем. И мысли мои читает. Зачем мне такая жена!

Они смеются – дружелюбно и снисходительно, но все-таки смеются – над моим конфузом, неумением владеть собой. А я опять чувствую себя будто в партере с галерочным билетом. И этот туда же, чтец. Дался я им…

Мелодичный перезвон – еще более высокий и чистый, – и многое меняется. Наша «Лапута» больше не идиллическая лужайка с прудом, а скорее воздушный плот с устройствами управления (но и с бассейном, впрочем, тоже). Справа впереди по курсу какие-то воздушные замки. Время к полудню, в небе появились обычные облака – такие же, как вчера, плоские, с четкими краями: не сразу теперь и разберешь, что здесь от природы, что создано людьми, где атмосфера, где ноосфера.

Ага, ясно. Ну куда замкам до сооружения, к основанию которого причаливает наш плот! Это «космический лифт», двухсоткилометровая электромагнитная катапульта – индукционная спираль, подвешенная на многих «фотолапутах» так, что верхний конец ее выходит в самые разреженные слои.

Фотобатареи поддерживающих спираль «Лапут» и питают ее током. Их много над планетой, таких «лифтов», выбрасывающих в космос электромагнитные капсулы с людьми и грузами; заурядный способ передвижения вроде электрички. (Кстати, и экономичен он почти наравне с нею: израсходованная на разгон и выброс в космос капсулы энергия возвращается при опускании-торможении капсулы в спирали.)

Восьмиметровая в диаметре медная спираль, изгибаясь по гиперболе, уходит вдаль и вверх, в синеву, сначала сужающейся трубой, а затем и вовсе блестящей на солнце желтой нитью среди громоздящихся вокруг облаков и «Лапут». На самом деле она, я знаю, не сужается: даже расширяется вверху в жерло, – но по законам перспективы впечатление, будто сходится.

«Полет и подъем, – думаю я, когда мы усаживаемся в прозрачную яйцеобразную капсулу с кольцевыми проводящими обводами. – Полет и подъем не только в пространстве, полет и подъем к высотам ноосферы, к вершинам коллективной мысли людей, изменяющей мир. И воображение мое должно быть готово обнять и принять все, иначе какой же я надвариантник! А, да подумаешь: если попятиться на чуть-чуть от моего варианта, тоже многие выкатили бы шары на обыкновенный запуск ракеты с космонавтом. Давно ли и этого не было!..»

Пристегиваемся. Сашка впереди, возле пульта-щитка с несколькими рукоятками и клавишами. Капсула повисает в магнитном поле, вытягивается в спираль. Витки ее все быстрее мелькают по сторонам, сливаются – и исчезают, и будто и нет. Бесшумный и стремительный полет-подъем.