— Да чтоб мне тут же на месте провалиться, коли я знаю, где тот Нечай!.. — воскликнул Трещала.

Порой с Данилой случалось — чуял ложь каким-то внутренним слухом. Сейчас же он лжи не чуял. Очевидно, Трещала и впрямь не знал о Томилиных затеях. Тут же вспомнилось, что в последние перед Масленицей дни он пил не то чтобы без просыпу, но знатно. Сейчас, приведя себя в христианский образ, он был благообразен, ровненько расчесан, даже красив, но Данила его запомнил ошалевшим с похмелья, идет по двору — а с башки капустные ошметки летят…

— А что, Аким, он, может, и правду говорит! Нарочно велел парня в таком месте спрятать, чтобы самому не знать, и тогда он хоть Евангелие целовать будет — не знаю, да и все тут! — догадался Тимофей. — Хитер ты, да мы-то хитрее!

— Что же, мне крест целовать?

— А целуй!

Из-под сорочки Трещала вытащил большой серебряный крест и прижал к губам.

— Не приводили ко мне чужих парней, Господь свидетель! Своих хватает! Вон Гордей-целовальник к нам перешел — слышишь, Одинец? Было нам кого в чело ставить! Да и Перфишка к нам четвертый день носу не кажет!..

Выпалив это, Трещала понял, что сморозил глупость. Он откровенно признался, что замешан в какие-то темные Перфишкины дела с большими закладами.

— И не покажет, — опять вмешался Озорной. — Перфишка за парнем приходил не один, а то ли с Томилой, то ли с кем другим из твоих бойцов. И нужен был вам Перфишка лишь затем, чтобы парня вывести — тот ведь на Москве одного лишь Перфишку и знал. А потом святым кулаком да по окаянной шее! И нет больше Перфишки, и платить ему незачем…

— Да разве я из ума выжил, чтобы Перфишку Рудакова губить! — воскликнул Трещала. — Да мы с Перфишкой душа в душу, как родные братья, были!

Конюхам было мало дела о причинах такого братства. Они шли совсем по иному следу. Испугавшись, что Тимофей сейчас начнет допытываться о тайных делах Трещалы и Перфишки, Данила принялся искать ногой под столом Тимофеев сапог, чтобы нажать посильнее. Но старший товарищ и сам был не промах.

— А коли вы были как братья — что же Перфишка не к тебе того муромского парня повел, а к Акиму?

— А у него спроси!

— На том свете разве! — отрубил Тимофей. — Данила, говори ты.

— Перфишка к тому из атаманов хотел парня отвести, который старого Трещалы наследство получил. Он среди вас, бойцов, околачивался и многие ваши тайны знал! — воскликнул Данила. — И он сперва полагал, что наследство Одинец получил. А твой скоморох Томила убедил его, что наследство — у тебя!

— Нет у меня дедова наследства! — еще не разумея, что конюхам известно слишком много, отвечал Трещала. — У него и добра-то не было, домишко один да два лубяных короба тряпичной казны! А нас, внуков, четверо! Какое там наследство, смех один!

— Тьфу! — Тимофей начал сердиться. — Устал я вранье слушать! Что, братцы, не начать ли с самого начала? Данила, с первого мертвого тела начинай!

— Да что я вам — Разбойный приказ?! Что вы ко мне с мертвыми телами лезете?! — Трещала даже вскочил.

— Погоди прыгать, — буркнул Одинец. — Мне тоже охота до правды докопаться.

— А вздумаешь кого позвать — языком подавишься, — твердо пообещал Богдаш.

Семейка же молча встал и прислонился к дверному косяку.

— На Тимофея-апостола отыскали на Красной площади, на торгу, в распряженных санях мертвого парнишку, и у него за пазухой была деревянная книжица, не по-нашему писанная, — начал Данила, невольно сбиваясь на слог приказных столбцов, по которым и узнал о подробностях. — Книжица в пядень с небольшим длиной, в вершок толщиной… А паренька того никто на торгу не признал, и его снесли в Земского приказа избу. И то был Маркушка, старого Трещалы правнук, что вместе с ним жил и за ним смотрел. А книжица — старого Трещалы наследство!

— Знать не знаю про деревянные книжицы! — сразу заявил Трещала.

Одинец же, которому, коли верить покойному Перфишке, надлежало стать законным наследником, хмуро уставился в пол. Не умел Одинец врать — да и только!

Тимофей глянул на Одинца и усмехнулся.

— Про девку, Данила, сказывай!

— И нам, конюхам, велено было ту деревянную грамоту сыскать. И мы подрядили девку одну, чтобы в приказную избу наведывалась и вызнавала, не приходил ли кто за парнишкой… — Данила сообразил, что не сказал главного — как грамоту отняли у подьячего Земского приказа, и запнулся.

— Ты говори, говори… — подстегнул Тимофей.

Семейка же, что-то подметив, беззвучно засмеялся. Данила даже брови свел, вглядываясь в лицо товарища, — что его развеселило? И вдруг понял! И Трещале, и Одинцу незачем было слушать, как неизвестные налетчики выкрали грамоту. Они это прекрасно и сами знали, потому и не задали необходимого, казалось бы, вопроса!

— И девка оказалась смышленая — тех, кто мертвое тело выкрал, выследила! — с неожиданным для самого себя весельем сообщил Данила. — И нам тот двор указала, куда тело увезли, и потом туда пробралась, и донесла, что тело-де выкрали по просьбе скоморохов, что это был их парнишка, и мы ей поверили…

— Это ты в Томилу, что ли, метишь? — догадался Трещала. — Так мало ли скоморохов на Москве?! Перед Масленицей-то все ватаги сюда тянутся!

— Да ну тебя с твоим Томилой! — оборвал его Богдаш. — Знай помалкивай!

— И оказалось, что никаких парнишек скоморохи не теряли, не хоронили, так что девку нашу на том дворе, куда тело свезли, перекупили! И, как врать, научили, — завершил Данила. — Что дальше-то говорить, Тимоша?

— Да ты уж все сказал, — Тимофей повернулся к Одинцу. — Что молчишь, Аким? Это ведь на твой двор парнишку привезли! Это ведь ты девку перекупил! Это из-за тебя мы столько времени потратили на скоморохов!

— Вот она, правда-то, и вылезла! — завопил Трещала. — Я-то уж не знал, не ведал, какому святому свечки ставить! Простите меня, молодцы, не знаю, как звать-величать!

Он выскочил из-за стола и размашисто поклонился конюхам в пояс, всем четверым.

— Рано радуешься, Трещала, — осадил его Тимофей. — Пусть сперва Одинец скажет, так ли дело было.

Одинец молчал, словно воды в рот набрал.

— Нам, Аким, до мертвых тел дела нет, пусть с ними Земский приказ разбирается, — сказал Богдаш. — Ты уже слышал — мы деревянную грамоту ищем. Перфишкино тело твой Сопля, поди, уже до Твери с перепугу довез! Мы никому не скажем, под чьим забором тело валялось. Кто чьего бойца свел — тоже докапываться не станем. Ты только растолкуй нам, для чего ты тело выкрал да на скоморохов дельце свалил?

Одинец, сидя на стуле, стал сгибаться, словно бы норовя лечь лицом на колени.

— А для того и выкрал, чтобы меня подставить! — вместо Одинца отвечал Трещала. — Маркушка-то мне родня! Его мать, Арина, ко мне за сынком присылала! А я-то ни сном ни духом! С сестрами, с братьями поссорить меня хотел! Чтобы вся Москва говорила — он-де, Трещала, родню свою обижает!