Нищий бродяга, он играл для них, как для себя.

Один на один.

«Как в последний раз!» – ударила непрошеная мысль. Гнусная, дрянная, гадкая мыслишка! – тем не менее ее горечь будто желчь отрезвила, вернув ясность рассудку. Разве можно играть так в последний раз в жизни! Да ведь он сгорит со стыда на том свете! Его сварят в котле рогатые черти, и поделом! Только сейчас, утонув в чудесной акустике дивного, настоящего зала, Петер узнал, как плохо он играет.

Несчастный, ты получил, что хотел.

Звук слоился, струны дребезжали. Голос «Капризной госпожи» фальшивил, не достигая балконов. Инструмент растерялся, как и хозяин инструмента. Напевая баллады, Сьлядек заикался, промахиваясь не в такт. Это, с позволения сказать, искусство годилось для площадей и харчевен, унылых поминок и разудалых гулянок. Для кого он играл все эти годы? Для солдат и школяров, воров и гулящих девок, бюргеров и крестьян, ремесленников и бездельников. О да, им нравилось! Они платили гроши, угощали и требовали потешить их заскорузлые души. Но здесь, в Храме Музыки, цена его мастерству – ломаный грош.

На такую монету стыдно сыграть даже с игроком в сером.

Призрачные лица слушателей таяли перед закрытыми глазами Петера Сьлядека. Тонули в тумане. Отдалялись, исчезали… Дело было не в том, что эти люди – лишь плод воображения. Просто сорвать этот плод, распробовать на вкус, познать добро и зло – означало покинуть райский сад, Collegium Musicum «Eden», навеки. Он скомкал коду и медленно опустил лютню, словно покойника в гроб. В душе было пусто и гулко – зал-душа, город-душа, обезлюдевший, опустошенный…

Аплодисменты. Одинокие, но отчетливые.

Свет люстры слепил, мешая разглядеть щедрого доброжелателя.

– Спасибо, маэстро. Я получил истинное удовольствие.

Наконец Петер догадался обернуться.

Слушатель находился не в зале, а на сцене, в левых кулисах. Давешний игрок в сером, у которого исхитрился заполучить монетку пестрый флейтист. Высокий, сухой; казалось, само Время покрыло его слоем мягкой пыли, не позволяя угадать истинный возраст. Одно-единственное, глянцево-черное пятно выделялось на фоне мышиного одеяния: кожаный футляр лютни.

– Вы слишком добры… право, я не заслужил…

– Бросьте, маэстро!

– Да нет же! Я скверно играл. – Краска позора обожгла щеки.

– Не прибедняйтесь! Хотите, сыграем дуэтом?

Не дожидаясь согласия, игрок в сером ловким движением извлек из футляра свой инструмент. Это было само совершенство. В отличие от «Капризной госпожи», с ее вогнутой коробкой и скрученным колковым местом или, например, от андалузской гитары с плоской коробкой и горизонтальным колковым местом, лютня игрока совмещала в себе все достоинства обоих типов. Такие инструменты, как знал Петер, звались пандорами. Порожки этой пандоры были не жильными обвязками, сделанными из запасных струн, а врезными, из металла; механика колков потрясала тонкостью работы. У Сьлядека прямо дух захватило. Блики свечей отражались в иссиня-черном лаке без единой трещинки, проникая в вырез, исполненный в виде дивной звезды: внутри пандора была наполнена темным пламенем. По сравнению с этим чудом «Капризная госпожа» смотрелась девкой-чернавкой рядом с блистательной королевой.

– Не стесняйтесь, маэстро. Я вижу, вы впервые в филармонии?

Сейчас игрок был далеко не так фамильярен и насмешлив, как при первой встрече. Да и слово «филармония» озадачивало. Где-то Петер его уже слышал… Ах, конечно! – это же просто иное, новомодное название зала для концертов…

– Мне редко приходилось играть в подобных местах, мой господин. Сказать по правде, никогда раньше.

– Никогда раньше… – эхом откликнулся игрок с непонятной, обиженной иронией.

– Увы. И здесь моя скромная лютня звучит…

– Скромная лютня… звучит…

Акустика зала оказалась на высоте: можно подумать, Сьлядек говорил с душой «Eden’а». Ответ шел из всех углов, от партера до галерки, от лож до балконов.

– Если честно, мы оба не в голосе.

– Полно! Я начну тему, а вы присоединяйтесь…

Настраивать свою пандору игрок и не подумал. Он лишь на миг прикрыл глаза, став чертовски похож на самого Петера в начале горе-концерта. Наполнял зал призраками памяти? Вспоминал подходящую к случаю пьесу?! Чистый, глубокий звук пробной волной прошелся по залу. У Петера перехватило дыхание: это был глоток родниковой воды в пустыне. Стало ясно: за все сокровища мира, даже за блаженство рая бедный лютнист не осмелится присоединиться к этому музыканту. Севший от дорог, убитый жарой и морозом голос «Капризной госпожи» покажется оскорблением рядом с волшебством черной пандоры. Незнакомый, величественный тон инструмента, неведомые доселе гармонии и созвучия, нечеловеческой красоты мелодия, где царила Вечность иных, запредельных сфер. Нищий бродяга стоял на сцене, погружаясь в бездны чужой музыки и взлетая вместе с ней к небесам, страдая, наслаждаясь и наконец обретая покой; сердце остановилось в груди, завершив мучительную бесконечную дорогу. Слезы восторга текли по каменным щекам, и незачем было всматриваться в горизонт: Путник вернулся домой…

Льдинкой на солнце растаял последний аккорд. Игрок медлил, пристально глядя в пустой зал. Словно высматривал там кого-то. Нет, не высмотрел – и повернулся к слушателю.

– Ну что же вы?!

В его голосе не было насмешки или чувства превосходства. Лишь слабая укоризна: собрат по искусству забыл поддержать в нужный момент.

– Я… я не посмел. Вы играли божественно. Хоть умри, лучше не исполнить!

– Вы мне льстите, маэстро.

– Клянусь! Ваши руки… ваш инструмент… Боже мой, доведись мне хоть раз сыграть на такой лютне!.. я бы все отдал…

Игрок в сером усмехнулся, спускаясь в зал:

– Нет ничего невозможного.

Петер смотрел ему вслед, пока тот шел по проходу. Затем грустно опустил взгляд на свою старенькую лютню – и ахнул! В руках бродяги была пандора игрока. Чудо? Волшебство? Наваждение? Ошибка исключалась: будто возлюбленную, лютнист ощущал ее ладонями, подушечками загрубелых пальцев, пожирал глазами. Вне сомнения, это она, черная пандора, само совершенство!

– Стойте! Вы забыли… вы оставили…

– Вы хотели иметь такой инструмент?

– Да! Конечно! Но…

– Успокойтесь, маэстро. Не надо благодарностей. Она – ваша. Ее зовут «Верная спутница». А вашу, насколько я помню, – «Капризная госпожа»?

– Я… я не верю…

– И зря. Кстати… – Игрок в сером внезапно перешел на «ты». В глазах его мелькнули шальные искры. – Не припомнишь ли, братец, когда и где ты впервые услышал слово «филармония»? Если, конечно, ты и впрямь стоял в ополчении при Особлоге. Ну?

Пока растерянный Сьлядек вспоминал, где впервые услыхал о филармониях, игрок покинул зал. А Петер так толком и не вспомнил. Может, в Болонье? в Хенинге? Однако странный вопрос быстро вылетел из головы. Наверняка игрок всего лишь подшутил над бедным коллегой, одолжив инструмент на время. Но даже если «Верную спутницу» придется вскоре вернуть – это воистину королевский подарок.