что, войдя, оттуда можно когда-нибудь выйти, но мало кто настолько глуп, чтобы это проверить. Я дожидаюсь ночи и проскальзываю пешком, сигая через выбоины глубже, чем пропасти, и обходя лужи и источники, что смердят пуще горящей собаки, с исходящим из них паром, который напрочь сжег бы мою плоть.

Меня озадачивает, как она здесь живет, ведь здесь нет никакой зелени; здесь вообще ничего не растет. Деревьев нет, а значит, нет укрытия, но я вся в черном, и нынче ночью нет луны. В этих краях так много странностей, что никто не заметит движущуюся тень. Десять безымянных туннелей Мверу; говорят, они похожи на перевернутые урны богов. Говорят также, что каждый из них идет в своем направлении: один к огненному озеру, другой в потусторонний мир. Всё, что я знаю – что по сравнению с их ростом я не более чем муравей. Туннель, который выбираю я, шире дамбы, а в конце его виден мутноватый свет. Кожа дворца, потому что кожа напоминает стены чего-то, похожего на кита в смертельной схватке. Их можно назвать и парусом, как будто это корабль из какой-то другой эпохи, или насмешка над любым, кто думает, что сможет покинуть это место. Здесь я оказываюсь в какой-то луже, вижу в ней искаженное лицо и в ненависти топаю по нему. Зря.

Меня замечают стражники. Мой ветер – не ветер – отбрасывает двоих далеко в небо, а еще двоих швыряет о стены туннеля. Одного я подбрасываю к высоченному потолку, и обратно он не падает, а другой пытается меня схватить, но я наношу ему удар чуть ниже шеи. Я прорываюсь и пробиваюсь в большой зал, но никакой Королевы не видно. В тронном зале у пустого трона стоят на страже две женщины, которые тут же поднимают свои копья. Я говорю им, что стараюсь по мере сил женщин не убивать, но если меня довести до крайности, то я их тут всех разделаю.

– Я тебя знаю, – говорит одна.

– Я Соголон, – отзываюсь я.

– Нет, ты не она. Ее я знала тоже.

Я не говорю ей, что она одновременно и права и не права. Пускай думает, что я просто нарушительница, проникшая в их тронный зал. Спасительница или немезида, им всё равно, а насколько, мы сейчас увидим.

– Порой я думаю, что его забрал он. А иногда мне кажется, что он ушел сам.

Голос – такой слабый, что мне вначале показалось, это отзвук одного из моих собственных. По ее словам, малыш не поднимал никакой тревоги, не вопил, не кричал и даже не плакал. Она, Лиссисоло, натыкается на черный трон, вялая от какой-то сонной одури. Причина ясна: выпитое; я чувствую запах трав, знакомых по Затонувшему Городу. Из подножия трона прямо в потолок уставились два громадных бивня. Головной убор Лиссисоло валяется на полу, одеяние наверху распахнуто так, что наружу вываливаются груди.

– Его жажда молока никогда не прекращалась, хотя молоко у меня не шло, – рассказывает она. Вначале ей подумалось, что он странный ребенок, истосковавшийся по близости со своей матерью. Вскоре ей уже думалось, что он странный мальчик, желающий лизать сосцы своей матери. Позже выяснилась еще одна странность: грудь он перестает лизать и начинает кусать до крови, которую затем слизывает. Такое ощущение, что он стремится сосать именно ее.

– Он даже не плакал, ты понимаешь? Даже не плакал.

Вот как всё было. Один из вампиров, которые бежали с Ишологу – тот, которого не добили, – пришел за мальчиком, и это дитя, вечно всем недовольное, засыпавшее в позе зародыша; отпрыск, который пырнул ножом одну служанку, пнул вторую и чуть не лишил глаза третью, ничего не сказал, когда за ним явился монстр. Более того, он сам влез к тому чудовищу на грудь и дал себя баюкать. Этот мальчик, по возрасту совсем уже не младенец. Конечно, Лиссисоло принялась хлестать женщин, которые клялись, что он ушел добровольно. Ее сына похитили.

– Хотя у меня с самого начала не было на него никаких надежд, – говорю я ей.

– Замолчи.

– Твоего мальчика вскармливали чудовища с того самого дня, как он попал к Ишологу.

– Я говорю заткнись, ты.

– Она думала, что он ее мальчик! Да он никогда не был твоим мальчиком. Теперь он не Ипундулу и не Ишологу, а еще хуже.

– Перестань!

– Живет среди живых, но всё равно пьет кровь. Алкает кровь словно вампир, как некоторые принимают опиум. Похищение? Да он сам не чаял дождаться, когда от тебя сбежит. И зачем ты ему нужна? Мамаши у него уже были.

– Убейте ее!

Обе стражницы бросают копья; от одного я уклоняюсь, а другое своим ветром – не ветром – останавливаю в воздухе, перехватываю и бросаю прямо в них. Копье пронзает шею одной, пригвоздив ее к стене. Вторая выхватывает меч. Я вынимаю свои ножи и заставляю ее озадаченно остановиться.

– Сказать по правде, мне пришлось-таки вызвать знахарей, когда он в последний раз напустился на мои груди.

– Он больше не твой мальчик.

– Прекрати говорить так о моем сыне!

– Как ты его назвала?

– Лионго, в честь предка.

– А как на это отозвался он?

– Я…

– Как откликнулся он?

– У него есть имя!

– Как откликнулся он?

– Он – будущее Севера! – кричит мне Лиссисоло.

– У него нет будущего, – говорю я.

– Ты кто такая, а?! Кем себя возомнила, что смеешь говорить мне зло?! У меня есть своя собственная армия!

Она столько лет уповала на невредимость и неиспорченность своего сына, что это упование – всё, что у нее теперь есть вместо него. Можно себе представить, когда она наконец увидела его таким, какой он есть, и выбрала вместо него сына своей мечты – каждый день, пытаясь вызволить этого сына на свет из массы несуразной плоти перед ней. А эта армия ее повстанцев! Я видела две неполные тысячи человек; они сплотились с Югом, чтобы, если Север будет повержен, провозгласить ее Королевой. Регентшей, конечно, но согревающей место для истинного Короля истинного Севера. А Южный король внезапно возьми и умри, а его войска оказались оттеснены на юг дальше, чем в любой другой войне до этого, и теперь всё, что Лиссисоло может предъявить, – это остаток разогнанных сил. Не силы, а силенки.

– Где там твоя водяная фея?

– Кто ты такая, чтобы желать новостей о водяной фее?

Я в ответ просто смотрю.

– Это, собственно, не секрет, – пожимает плечами Лиссисоло. – Мертвые секретов не держат, они мертвы. Я была там и даже не могла этому поверить. Аеси перерезал ей горло.