Вот и первая, куда как знакомая Удалову улица. В нее превращается, вливаясь в город, шоссе. Поперек улицы висело красное полотнище. На нем белыми буквами: «Превратим наш город в образцовый!»

Заборы были недавно покрашены, красиво, в зеленый цвет. Одинаково. Тротуаров нет — пыльные тропинки среди пыльных лопухов. Тут у вас отставание, подумал Удалов. Мы все это в позапрошлом году замостили. Ему было интересно идти и сравнивать. Как на картинке, какие бывают в детских журналах: отыщите десять различий на двух одинаковых рисунках.

На пересечении улицы с Торговым переулком, который здесь, как установил Удалов, именовался «Проспектом Бескорыстия», стоял большой деревянный щит на ножках. Щит изображал девицу в народном костюме, к груди она прижимала, как доброго молодца, громадный сноп. Над девицей надпись: «Завалим Родину хлебами!»

Удалов вздохнул: у этих оформителей порой не хватает образования. Они, конечно, хотели как лучше, но получилось неточно.

Здесь надо повернуть налево, вспомнил Удалов, и мимо рынка выйти к Горной — так короче. Он свернул в проход. Сейчас перед ним откроется бурная, привычная глазу картина продовольственного рынка.

Удалов обрадовался, углядев дыру в рыночном заборе, точно такую же, как дома. Правда, там дыра как дыра, а здесь над ней надпись: «Проход воспрещен».

С первого же взгляда рынок поразил Удалова. Если где и чувствовалась разница с нашим Гусляром, так это на рынке.

На нашем рынке жизнь кипит. Ближе к дыре должны быть ряды картофельные, свекольные и капустные. Картошка одна к одной, отборная, чистая, кочаны белые, крепкие. Дальше ряд фруктовый. Там свои яблоки да груши, персики и хурма из экспериментального тепличного хозяйства, поздняя малина и банки с вареньями, соленьями, маринадами. Тут же гости с юга: узбеки с виноградом «дамские пальчики», грузины с сухим вином и мандаринами, армяне с персиками славной формы и вкуса, индусы с кокосовыми орехами и плодами манго, китайцы… нет, китайцы большей частью в мясном павильоне. Там они торгуют пекинскими утками, мясом трепангов и особенно кисло-сладкой свининой. Рядом с датчанами — те привозят на гуслярский рынок марочное масло — да с исландцами: кто лучше их засолит селедочку?

Эти мысли пронеслись в голове Удалова и вызвали привычное слюноотделение. Но параллельная действительность предстала совсем иной.

Картофельный и свекольный ряды были пусты, только одна женщина торговала семечками. Удалов подошел к ней, спросил:

— Попробовать можно?

Та пожала плечами.

Удалов взял семечко — было оно горелым и пересушенным.

— Плохо, — сказал он.

— Скажи спасибо, что такое есть.

Удалов направился мимо пустых прилавков, где не видно было ни кокосов, ни яблок, к мясному павильону. Над ним висел яркий плакат: «Выставка-продажа веников».

И в самом деле — внутри торговали вениками, шибко торговали, люди в очереди стояли. А мяса не было и в помине.

В очереди за вениками попадались знакомые лица. Возникло желание — купить веник Ксюше. Правда, дома веник есть, но раз все стоят, хочется тоже встать. Это атавизм, понял Удалов, превозмогая себя. Атавизм, оставшийся с тех времен, когда еще был дефицит.

Удалов почувствовал, что проголодался. Вроде бы обедать рано, но когда видишь, что пищи вокруг не видно, начинает мучить голод. Удалов не стал заходить в музей рынка, что стоял на месте кооператива «Розы и гвоздики», а поспешил к выходу. Там, направо, есть столовая «Пышка», сытная, недорогая, на семейном подряде Муссалимовых.

У выхода Удалов нагнал знакомого провизора Савича. Савич нес два веника.

— Никита! — позвал Удалов. — Ты что не на службе?

Это он так сказал, в шутку.

— Что? — Савич испуганно обернулся. — Я имею бюллетень!

Но тут узнал Удалова и оттаял.

— Чего пугаешь? — сказал он. — Так и до инфаркта довести недолго. Я уж решил, что дружинник.

Лицо у Савича было потное, мучнистого цвета. Свободной рукой он стянул с лица шляпу и начал вытирать ею лоб и щеки.

— Прости, — сказал Удалов. — Я и не думал, что тебя испугаю.

— Вот, выкинули, — объяснил Савич.

— Хорошие веники, — вежливо сказал Удалов. — А как вообще жизнь?

— Ты же знаешь, что жизнь отличная, лучшая жизнь, — проговорил Савич странным, срывающимся голосом.

Они уже вышли из рынка и остановились.

— Корнелий Иванович, — сказал вдруг Савич. — Тебе направо, мне налево. Нехорошо, если нас вместе увидят.

— Чего в этом плохого?

— Ну, как знаешь, — согласился Савич уныло. — Только учти — у меня бюллетень. Все по закону. А за Ванду я не обижаюсь.

— А что с Вандой? — спросил Удалов.

— С Вандой? И ты спрашиваешь?

Лицо у Савича было трагическое, вот-вот заплачет.

— Ну, привет ей передавай, — сказал Удалов. Пора прощаться, пока не наговорил чего лишнего.

— Ей? Привет? От тебя?

Савич повернулся и зашагал прочь, волоча за собой два веника, как ненужный букет.

Надо срочно поговорить с самим собой, решил Удалов. Без этого тайны только накапливаются.

И он повернул направо. В сторону Пушкинской улицы.

Прошел под плакатом, натянутым над улицей: «Хозяйство должно быть хозяйственным!» Прочитал, перечитал, не понял. Посмотрел туда, где должен был стоять кооператив «Пышка». На месте знакомой вывески была другая: «Прокат флагов и лозунгов».

Среди прохожих на улице попадались знакомые, с ними Удалов по инерции раскланивался. Люди кивали в ответ, но кое-кто прятал глаза и спешил мимо с опущенной головой.

Тут должен быть гастроном, сказал себе Удалов. Зайду, куплю своему двойнику что-нибудь. Неудобно в гости сваливаться без подарка. Икорки возьму, шампанского — впрочем, неизвестно, что здесь есть, чего нет. Возьму, что есть.

Витрина гастронома обрадовала Удалова. Наконец-то все вернулось на свои места. Она почти такая же, как в родном Гусляре. Грудой лежит посреди витрины бычья туша, по бокам поленницами разные колбасы, за колбасами разделанная осетрина и лососина. Лососина больше всего обрадовала Удалова, потому что такой розовой и крупной он давно не видел.

Удалов вошел в магазин и удивился его пустынности. Смотри-ка, сказал он себе: свято здесь соблюдают рабочее время. Даже домашние хозяйки в рабочее время по магазинам не ходят. А может быть, здесь создана всеобщая система доставки товаров на дом?

Он подошел к рыбному отделу, но не обнаружил на прилавке ни лососины, ни осетрины. Даже шпротов не было.

— Девушка! — позвал Удалов продавщицу, что вязала в углу.

— Чего? — спросила она, поднимая голову.

Господи! — понял Удалов, это же Ванда Казимировна, жена Савича, директор универмага.

— Вандочка! — воскликнул Удалов в большой радости. — Ты что здесь делаешь?

— Корнелий?

Ванда отложила вязание. И замолчала, глядя враждебными глазами. Она выглядела лет на десять старше, глаза тусклые.

Удалов осознал: беда. Каждый торговый работник живет под угрозой ревизии. У нас в