Кристер, который был на несколько лет старше и относился к своей профессии куда более критично, ответил коротко:

— Поступил сигнал. Найден труп. Сигнал весьма путаный. Я бы очень хотел осмотреть это место до того, как мы привлечем основные силы.

— Ага, понял. А я пока пойду к этой… как ее… Асте, чтобы проверить, есть ли труп. Я правильно понял?

— Нет, неправильно. Ты будешь охранять, утешать и успокаивать плачущую блондинку. Есть возражения?

Палле присвистнул и положил трубку.

Он чуть было снова не присвистнул, когда, войдя некоторое время спустя в указанное ателье, увидел Марию. Хорошенькая девушка в длинном синем бархатном халате с растрепанными светлыми волосами была явно не в состоянии правильно оценить такое восхищение. Зато он предоставил свой лучший пиджак, чтобы было, куда излить море слез, и это явно помогло, потому что девушка, наконец, высморкалась и произнесла вполне разумно:

— Должно быть, я ужасно выгляжу.

— Нет, — сказал он. — Мне нравится то, что я вижу. Особенно волосы. Кстати, запах кофе тоже.

— Он убежал, когда я… когда я…

— А что, совсем не осталось? Я, между прочим, пожертвовал ради вас своим завтраком.

Мария медленно выходила из шока. Ей все больше нравился рыжий веснушчатый полицейский, который непринужденно составил ей компанию за кухонным столом. Он не забрасывал ее вопросами и, казалось, пришел в ателье в шесть утра, чтобы жевать булочки с корицей и беседовать о погоде, рецептах приготовления кофе и разнице между шведскими булочками и датскими кексами.

— Мой дедушка был датчанин, очень оригинальный старичок. Вечно готовил какие-то загадочные настои из лекарственных трав и лечил ими все болезни — и у людей, и у животных. И еще ему снились очень странные и загадочные сны. В детстве я обожал слушать, как он их пересказывает — он, разумеется, кое-что сочинял, но в основном так оно и было.

— Мне этой ночью приснился очень странный сон, — сказала Мария, и Палле ловко и привычно выспросил у нее все детали ее кошмара.

— Вы говорите, без лица? Что вы имеете в виду? У него был провал на месте лица или что?

— Скорее как туман. Нечто неуловимое.

— Тогда откуда вам знать, что это ваш отец?

— Я… даже не знаю. Но я была уверена, что это он — как бывает во сне. Но в какой-то момент мне показалось…

— Ваш отец жив?

— Отец? Нет… он давно умер.

— А бесконечный шлейф, который вы шили, — что это был за шлейф?

— К подвенечному платью.

— Вашему?

— Нет-нет. Наверное, к тому, что заказали у нас вчера.

— И которое вы боитесь не успеть закончить в срок. Вся эта часть сна указывает на стрессовое состояние, гонку со временем — поэтому часы все тикают и тикают. Мой диагноз — вы переутомились.

— Да, наверное, вы правы. Но я вовсе не переутомлена шитьем — я вообще-то закройщица и не сделала ни одного стежка с тех пор, как училась на портниху в Бергарюде и в Векше.

— Ага, значит, все дело в прошлом. Вы тогда жили с родителями? И ваш отец был еще жив?

— Да, первый год. Но не потом.

Когда приехал Кристер Вик, Палле чувствовал себя как рыба в воде, и Мария к тому времени уже более-менее отошла.

Комиссар прервал их разговор о снах, и все трое пошли в комнату закройщицы, где на столе лежало тело Вероники Турен в розовом костюме и окровавленной блузке, целиком открытое после того, как Мария в испуге смела отрез ткани на пол.

Упорно глядя на Кристера и избегая смотреть на покойную, Мария сумела сохранить свое недавно обретенное спокойствие и дать более-менее связный и подробный отчет о своей ужасной находке.

— Вы сказали, что она была прикрыта тканью? Можете нам показать, как это выглядело?

Руки Марии дрожали, когда она подняла объемный шелковый сугроб и с опаской опустила его на тело Вероники, но пальцы ее сами собой привычно драпировали и закладывали складки, и вот уже лежащий на столе труп был буквально похоронен под охапкой шелковистой ткани.

— Стало быть, весь отрез был полностью развернут. Но вы говорите, что, когда вы уходили из ателье в восемь вечера, все было не так.

— Нет, я сама свернула ткань после того, как…

Слова застряли у нее в горле. Только теперь серьезный комиссар, стоящий перед ней, соединился в ее сознании с Камиллой Мартин и вчерашними беспечными разговорами о свадьбе. Она покосилась на худое замкнутое лицо. Может быть, он не понял, что это тот самый белый материал? Может быть, он всегда так невыносимо суров и серьезен, когда на службе?

— Где именно на столе вы оставили отрез? — спросил он.

— Слева, возле самого окна.

— Вот так? — Он грубо скомкал шелковую ткань и положил ее, как огромное безе, слева от рыжеватой головы.

— Да-а.

— Зачем, по-вашему, кто-то прикрыл тело? Вы думали об этом?

— Я думаю — чтобы его не видеть. Я… я бы тоже постаралась его спрятать.

— Саван оказался под рукой, — заметил Палле. — Это всего лишь вежливость по отношению к покойному — накрыть его.

— Ты думаешь, что вежливость уместна, когда совершено убийство?

— Значит, ты уверен, что это убийство?

Палле произнес это таким бодрым и радостным голосом, что Кристер велел Марии пойти одеться. Когда мужчины остались одни, Кристер показал на окровавленную блузку.

— Колотая рана в груди, прямо под сердцем.

— Она могла сделать это сама, — сказал Палле в надежде услышать возражения — самоубийства интересовали его гораздо меньше, чем запутанные убийства.

— Да, разумеется. А потом выбросить орудие убийства в окно, закрыть его, улечься на стол и накрыться этой горой шелка.

— Смотри-ка! Здесь не одна, а две раны!

Они наклонились, рассматривая розовую блузку без воротника. Манишка блузки — без швов и пуговиц — была проткнута в двух местах.

— Так, — сказал Кристер и выпрямился. — Нужно вызвать наших парней и старого друга Альгрена. Пока на ней одежда, ничего толком не увидишь. Обзвони всех. Телефон в холле.

Сам он задержался и с минуту разглядывал убитую. Потом едва слышно вздохнул. Вероника Турен — одна из трех-четырех богатейших женщин страны. Ее фото часто мелькали на страницах газет. Теперь ее убили.

Газетчики разорвут его на части, если он не будет подкармливать ненасытную прессу лакомыми кусочками. Радио и телевидение навалятся на него еще до того, как будет начато расследование. Что он им скажет?

Она была жизнелюбивой, властной, бесцеремонной в отношениях с другими. «Я даже рад, что мне довелось вчера встретить ее здесь в ателье и понаблюдать за ее поведением. Это может пригодиться, когда я займусь выяснением ее связей, ее влияния на других людей. Похоже, дело будет чертовски трудное», — подумал комиссар.