Ужасно, это все ужасно — но ведь нельзя же вечно сидеть голой на краю кровати. Ее трусики — мокрый, скомканный клочок ткани — валялись в ногах кровати. Грязные? Ну и что, какое это теперь имеет значение? Она натянула их себе на ноги, все еще сидя, но чтобы надеть их полностью, нужно было встать. Сделать это было намного труднее, чем обычно, но, по крайней мере, ей все-таки удалось удержать равновесие и не свалиться обратно на кровать. Голова была невыносимо тяжелая, Шарлотта ощутила боль где-то за глазами; мозг как будто куда-то сдвинулся. Она почувствовала, что может просто потерять сознание. Этого еще не хватало! Она снова села на кровать и опустила голову к коленям. Ничего, ничего, сейчас все пройдет. Поболит, поболит и перестанет. Главное — не терять сознание. Главное — не вырубиться.

Резкий, оглушительный стук в дверь.

— Эй, чувак, ты там? Открывай давай, мне тоже комната нужна!

Это был Джулиан.

Не рискуя больше вставать, Шарлотта дотянулась до смятого, скомканного платья — а это еще что? — да, лифчик; то и другое валялось в изголовье кровати. Как могла быстро, она надела лифчик, застегнула его и стала отчаянно пытаться распутать едва ли не завязавшееся узлом платье… судорожно стараясь найти подол, чтобы натянуть его через голову.

К ее ужасу, Хойт, уже в рубашке, брюках, носках и даже туфлях, отодвинул засов, отпер замок, распахнул дверь и, сделав широкий приветственный жест, спросил:

— Ну чего шумим, братан?

С этими словами он впустил Джулиана, а за ним вошла… нет, вовсе не Николь, а Глория — девушка Ай-Пи.

Вошедшие, как ни в чем не бывало, бросили короткий взгляд на Шарлотту, но при этом ничего не сказали и даже не кивнули ей. Сама же она была готова умереть со стыда. Последняя отчаянная попытка — и вот наконец мятое платье скользнуло по ее плечам и прикрыло наготу.

Джулиан, сально улыбнувшись, поинтересовался у Хойта:

— Надеюсь, мы не очень не вовремя?

— Да брось ты. — Хойт махнул рукой и столь же похабно, двусмысленно усмехнулся: — Мы тут как раз решили догнаться. Будете с нами?

Не дожидаясь ответа, он шагнул к бюро и плеснул водки в два стаканчика, один из которых протянул Джулиану. Глория пока что стояла у дверей и молчала. Тем не менее по тому, как она держалась, по ее позе, по расправленным плечам, гордо выставленной впереди груди было видно, что гостья вовсе не стесняется и не собирается тушеваться. Чего стоила одна ее улыбка — манящая и похотливая улыбка на чувственных губах. Отхлебнув из стакана, Хойт протянул его Глории, при этом он как бы невзначай подмигнул и улыбнулся ей. Нет-нет, в этой улыбке не было ничего особенного, она была просто приятельской: на, мол, держи, выпей, — но все же это была улыбка. А ведь с тех пор, как все произошло… Только сейчас до Шарлотты стало доходить, что с момента появления Джулиана и Глории Хойт вспомнил о ее существовании всего один раз, сообщив, что «они как раз собирались догнаться». Больше — ни слова, ни жеста, ни даже какой-нибудь, пусть недовольной гримасы. Пораженная, Шарлотта сидела на краю кровати, отказываясь верить в то, что происходило у нее на глазах, не в силах двигаться. Но потом почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза, поспешно вскочила с кровати и бегом — да-да, буквально бегом — проскочила мимо всех троих, всего в считанных дюймах от них, по узкому проходу между кроватями и бюро — другого пути не было, — стараясь во что бы то ни стало успеть, успеть добраться до ванной, чтобы окончательно не сломаться и не разрыдаться прямо у них на глазах. Последнее, что она услышала перед тем, как захлопнуть за собой дверь ванной, были слова Джулиана:

— О-о-о… как все запущено…

Вся ванная была завалена мокрыми полотенцами — большими и маленькими, для душа, для рук и для ног. Они валялись и висели повсюду: на полу, на краю ванны, на крючках, на занавеске для душа. Даже через закрытую дверь Шарлотта слышала, как Хойт и Джулиан со смехом обсуждают какую-то девицу — наверно, ее! — нет, вроде бы какую-то другую девушку, судя по упомянутому в разговоре платью с блестками… Затем веселая болтовня перешла на то, какой все-таки дебил Харрисон и какую хрень он выдал в качестве тоста, и в итоге они пришли к выводу, что лучше бы ему вообще постоянно оставаться на поле для лакросса, там ему самое место, но зато здоровый он, как лось, и если бы кто-нибудь другой выпил столько, его бы вынесли отсюда вперед ногами. Глория, прекрасная «темная леди», в разговоре участвовала довольно однообразно: каждое новое слово она встречала хихиканьем, а каждую новую фразу — смехом.

Шарлотта чувствовала себя грязной — физически и духовно. Ощущение было такое, словно она не мылась неделю. Она снова сняла платье и белье, нашла чистое полотенце, намочила, намылила его и вытерла себе все между ног, а затем повторила эту процедуру еще раз, еще и еще, словно хотела убедиться, что не осталось больше никаких следов крови. Потом у нее снова закружилась голова. Ее качнуло в одну сторону, в другую. Пришлось даже поставить ноги пошире и опереться о стену. Только бы не упасть, только бы не упасть. Мозг отказывался работать в полную силу. Стоять было тяжело. Она села, голая, на закрытый крышкой унитаз… мурашки бегали по телу… слезы душили ее… текли из глаз ручьями… Она конвульсивно содрогалась от рыданий, но не издавала ни звука… ни за что на свете Шарлотта не хотела, чтобы эти люди узнали, насколько ей сейчас плохо, больно и обидно, насколько глубоко она ранена. Через некоторое время она усилием воли все-таки заставила себя подняться. Опираясь на край раковины обеими руками, девушка встала перед зеркалом. На этот раз собственное тело не вызвало у нее никаких положительных эмоций. Перед ней в зеркале был слабый, жалкий, истерзанный, тронутый разложением кусок человеческой плоти. Кожа казалась бледной и липкой… нездоровой — вот правильное слово. Глаза распухли и покраснели. Голова… просто раскалывалась изнутри. Пульс стучал в висках молотом. Время от времени изображение в зеркале даже начинало двоиться. Что творилось у нее на голове — лучше было и не смотреть: воронье гнездо и то выглядит аккуратнее и эстетичней. Вот только выйти из ванной и принести сумку, где лежит щетка для волос, — было выше ее сил. Эти, которые сидят сейчас в комнате, и без того хорошо проводят время, и Шарлотта не собиралась давать им еще один повод для веселья. Невозможно было даже представить, что она выйдет из ванной — босиком, больше всего похожая на жертву автомобильной аварии, и возьмет… парусиновую сумку.

И все-таки… не может же она остаться тут навсегда, запершись в ванной и тупо глядя в зеркало. Девушка протянула руку за своими трусиками, брошенными на край столика у раковины. Господи, какая же гадость… их и в руки-то противно взять. И все же был в этой грязи, в этой липкости ее белья какой-то скрытый смысл, какая-то высшая справедливость. По крайней мере, так показалось Шарлотте в нахлынувшем на нее порыве самобичевания. Она посчитала естественным, что такая интимная деталь туалета превратилась в комок грязной, омерзительной на ощупь ткани. Это было лишь еще одним свидетельством ее позора, ее добровольного самоосквернения. Она боялась потерять равновесие и упасть, поэтому, чтобы надеть трусики, Шарлотте пришлось снова присесть на крышку унитаза. Как только влажная липкая ткань коснулась ее тела, она вся передернулась. То, что еще недавно было свидетельством ее эмоционального возбуждения, что сопровождало чувственное, плотское наслаждение, превратилось теперь в отвратительную слизь. Чтобы хоть немного унять головокружение, Шарлотта наклонила голову к коленям, но тут ей в ноздри ударил незнакомый и в то же время безошибочно узнаваемый запах, исходивший от ее белья и тела. Пот, моча, грязь, влагалищный секрет… неужели можно снова надеть на себя эту тряпку? С точки зрения гигиены пытаться прикрыть ею самые нежные, деликатные части тела было не только бессмысленно, но и опасно. Но иначе она просто не могла бы выйти из комнаты. Потом Шарлотта застегнула лифчик и через голову натянула красное платье… Теперь надо причесаться… Расчески нет… А волосы в жутком виде… одни пряди свалялись… другие, наоборот, торчат в разные стороны… Она попыталась пригладить их пальцами, хотя бы просто убрать назад… бесполезно… все равно ужас… Внутренне сдавшись, готовая вступить в новый круг ада, она повернула дверную ручку и вышла в комнату.