его вездесущей правоте, моральной чистоте и непогрешимости, что готов верить ему целиком, полностью и безоговорочно. Глупый мальчишка… мне тебя жаль, право. — Он действительно улыбнулся Гэджу: не насмешливо, не обидно, скорее печально — с сожалением, как улыбаются, глядя на безобидного, беззаботно лепечущего, но, увы, совершенно безнадежного дурачка. — Ведь ты думаешь, будто что-то для Сарумана значишь, что он ценит тебя, может быть, тобой дорожит… даже, вероятно, любит. Но — нет. Ты ошибаешься, орк. Знай одно: ты для него — не друг, даже не ученик, всего лишь занятная игрушка… верный пес, выдрессированный зверь, готовый лизать руку хозяина и перегрызть глотку любому, кто скажет о нем недоброе слово. Да, сейчас ты важен для Сарумана, ты ценен для него, как ценен для исследователя объект незавершенного изыскания, но, как только Белый маг сочтет, что его опыт, начатый пятнадцать лет назад, исчерпал себя, он о тебе забудет… швырнет тебя, как полено, в топку какой-нибудь очередной безумной идеи, и от тебя не останется даже горстки пепла. Вот и всё. — Чуть помолчав, он устало вздохнул и на секунду прикрыл глаза, точно вид Гэджа стал ему окончательно невыносим. — Ты волен сомневаться в моих словах, орк, но я, к сожалению, слишком хорошо знаю Белого мага, чтобы иметь наивность уповать на его доброту, чуткость и мягкосердечие.

В жаровне с громким треском лопнул шальной уголек. Пламя взметнулось; металлический дракон плюнул огнём, глаза его полыхнули недобрым багровым светом.

— Вы… всё сказали? — прохрипел Гэдж. Он стоял, испытывая странное желание утереться, точно в него плеснули помоями.

— А ты хочешь, чтобы я еще что-нибудь добавил?

— В-вы… просто ненавидите Сарумана, господин Келеборн!

— Лучше бы тебе помолчать, мальчишка, — холодно произнёс эльф. — Уходи. Я не желаю обсуждать свои отношения с Белым магом с каким-то… орком.

Гэдж и рад был бы замолчать, но не мог — слова лились из его сердца помимо воли:

— Вы ненавидите его за то, что он вас не слушает и не смотрит вам в рот. За то, что не разделяет ваши взгляды. За то, что идет своим путем и не пляшет под вашу дудку! За то, что он не считает, будто эльфы — пуп земли и владыки этого мира! И вас это бесит, господин Келеборн!

Бледное лицо Келеборна передернулось, как спокойная поверхность пруда, в который швырнули камнем.

— Ну, давай, расскажи мне, за что еще я ненавижу Сарумана, орк, и что ещё меня «бесит». Брехливый щенок! Ты, конечно, ни на грош мне не веришь, да и пес с тобой… я, наверно, даже буду рад, если ты останешься при своих заблуждениях до конца твоих дней. А сейчас — будь любезен, оставь меня наконец в покое, ты меня вконец утомил своим присутствием. «Эстель» ты от меня все равно не получишь.

Он на мгновение отвёл взгляд и протянул руку к стоявшему на столе колокольчику, чтобы позвать слугу.

— Получу, — негромко рыкнул Гэдж. Слова эльфа хлестали его больно и обжигающе, как там, в подземелье, когда-то хлестал кнут Каграта, и, как и тогда, в нем вдруг проснулось и заворочалось что-то страшное, истинно орочье, что-то темное и неуправляемое, свирепое, как медведь, жаждущее боли и крови…

— Что?

Келеборн едва успел обернуться; Гэдж бесшумно шагнул вперед, схватил со стола тяжелый деревянный кубок и резким прямым ударом без замаха опустил его на среброволосую голову Владыки.

***

— А! Шарки, старый сыч, — безо всякого выражения сказал Каграт. — Вернулся?

В каморке Каграта стоял крепкий запах винной кислятины — въевшийся в кирпичи, в грязную утварь, в шмотье, валявшееся на полатях. Сам орк пребывал в том мрачном подавленном расположении духа, какое обычно наступает в конце весело и содержательно проведенного вечерка. Он сидел на лежанке, завернувшись в побитую молью волчью шкуру, и смотрел на нежданного визитера угрюмо, исподлобья, словно раздумывая, с какой стороны будет удобнее дать ему пинка.

— Все пьешь, гуляешь и с ветерком катишься по наклонной? — небрежно спросил Шарки. — Экое у тебя лошадиное здоровье.

Каграт глухо зарычал.

— Завидуй молча, старая сволочь. Нечего мне тут морали читать, воздержание и трезвость в уставе не прописаны, нет такой буквы в этом слове… Лучше бы вместо дурацких нравоучений опохмелиться принёс. Где этот твой ленивый мальчишка запропастился, он еще вчера поутру обещал мне зелья сварганить, да так и не сварганил…

— Ты его видел? — быстро спросил Саруман. — Он ещё что-нибудь тебе говорил?

— Нет. А что? Мне с ним особо разговаривать не в охотку. — Каграт покосился на Шарки подозрительно. — Почему ты спрашиваешь?

— Он оставил записку, что ушел на болота, — помолчав, сказал Саруман. — Но так и не вернулся… Уже ночь на дворе! Я надеялся, тебе что-нибудь об этом известно.

Каграт сердито всхрапнул.

— Я ему что, нянька? — проворчал он и, завернувшись в ободранную шкуру, тяжело повалился на лежанку. — Ну, отправим завтра с утречка патруль по болотам пошарить, ночью там все одно ловить нечего. — Выпростав из-под тряпья взлохмаченную голову, он хитро прищурил зеленоватые глазки. — Ты только про зелье-то давай не забудь… А то у меня, знаешь ли, память тоже короткая, обещания иногда из головы напрочь вылетают.

***

Гэджу показалось, что он ударил эльфа совсем легонько, без малейшего усилия — тем не менее Келеборн беззвучно, мешком осел на пол, Гэдж едва успел его подхватить. На какую-то секунду орк испугался, что убил его… но нет: Владыка определенно был жив, разве что слегка оглушен — из горла его вырвался тихий хрип, веки едва заметно подрагивали… Гэдж осторожно опустил его наземь. Княжий венец упал с головы эльфа, и дивные серебристые волосы рассыпались по тёмному ковру, которым был устлан пол, нежная белая кожа в голубоватом свете фонаря казалась светящейся, словно тонкий фарфор… Гэдж судорожно глотнул; сейчас, странное дело, стоило ему увидеть Келеборна поверженным, беспомощным и жалко распростертым у его ног, как вся обуревавшая орка жгучая ненависть как-то притупилась, приугасла, точно головешка, накрытая металлической ложкой — еще багровеющая и дымящаяся, но уже совершенно безвредная. И что я наделал? — в тоскливом ужасе спросил он себя.

Снаружи, за пологом шатра, послышались приближающиеся шаги.

Гэдж застыл. Сердце его остановилось, пропустило удар, позвоночник разом превратился в сосульку. Сейчас, ещё секунда — и рывком откинется полог, ворвутся в шатер вооруженные стражи, прижмут Гэджа к стене остриями копий… Но нет, шаги отдалились и утихли — кто-то, безмятежно посвистывая, прошел мимо, и вновь настала тишина, только мирно и буднично потрескивали в жаровне угли.

Гэдж стоял, замерев, как восковая фигура, и едва смея