Затем Кенека подробно рассказал мне, как однажды ночью убил Хасана.

– Я подкрался к нему ночью, схватил за горло и начал душить. – При этих словах его мясистые пальцы задрожали. – Пока негодяй умирал, я шептал ему на ухо все те бранные слова, какими он прежде сам осыпал меня. Глаза Хасана молили о пощаде, но я не разжимал хватку, пока он не перестал дышать. Когда все было кончено, я раздел его, а тело отволок в кусты, надеясь, что лев утащит к себе добычу еще до рассвета. Затем, господин Макумазан (под этим туземным прозвищем, обозначающим человека, который всегда находится начеку, меня знали в тех краях), я затеял хитрую игру; опытный охотник вроде тебя должен знать в этом толк. Я вернулся в шатер Хасана, сел и прислушался.

Вскоре пришли львы, послышался рык нескольких зверей. Их, вероятно, привлек заколдованный амулет покойного. По звукам я мог только догадываться, съели они труп или же уволокли его прочь. Когда все стихло, я облачился в одеяния Хасана, забрал его пистолет, с которым он сам научил меня обращаться, чтобы я отстреливал негодных рабов, и ружье. Убедился, что оружие заряжено, и присел на скамеечку, терпеливо дожидаясь рассвета.

С первыми лучами солнца в шатре появилась одна из жен работорговца. Я схватил ее за руку.

«Ты не мой господин Хасан!» – испуганно вскричала она, взглянув на меня.

«Неправда, я твой господин. Просто этой ночью духи дали мне новое тело».

Она хотела позвать на помощь.

«Учти, женщина, если закричишь, я тебя убью! А если будешь вести себя тихо, то останешься в живых. Взгляни на меня. Хасан был древним стариком, а я молод и красив. Со мной ты познаешь блаженство. Выбирай: жизнь или смерть?»

«Жизнь», – ответила она, быстро смекнув, что к чему.

«Теперь ты признала своего господина?»

«Да, теперь я вижу, что ты Хасан, мой господин».

Умная была женщина, Макумазан, что и говорить. Я искренне сожалел, когда два года спустя она умерла.

«То-то же, – ответил я. – Когда слуги Хасана спросят тебя, кто я такой, ты клятвенно признаешь меня своим господином, а иначе пеняй на себя».

«Я сделаю все, как ты велишь», – ответила женщина.

Вскоре появился старейшина племени, толстяк, наполовину араб, и подал мне утренний напиток Хасана. Я сделал глоток. Проникавший в шатер солнечный свет осветил мое лицо, и здоровяк в ужасе отшатнулся.

«Ты не Хасан! – воскликнул он. – Ты наш раб Кенека!»

«Я Хасан, можешь спросить у моей жены. Надеюсь, ее ты признал? Кто же, по-твоему, Хасан, если не я?»

«Да, это и впрямь мой муж Хасан», – подтвердила женщина.

«Колдовство!» – заорал толстяк и опрометью бросился из шатра.

«Сейчас вернется с подкреплением, – заметил я. – Откинь задний полог шатра, а то ничего не видно, и подавай мне ружья».

Не думая об опасности, эта самоотверженная женщина бросилась выполнять поручение, а я взял двустволку и приготовился защищаться.

Наконец появилось с полдюжины арабов и метисов, а также несколько десятков чернокожих воинов. Следом плелись, волоча на себе ярмо, полсотни рабов: добрую половину я сразу признал, ведь мы были братьями по несчастью. Они жались друг к другу, уныло глядя по сторонам.

«Возьми нож, – шепнул я своей помощнице, – незаметно прокрадись к рабам и перережь ремни ярма».

Она кивнула и выскользнула наружу. Не все женщины дуры, у некоторых из них есть мозги, Макумазан, уж можешь мне поверить.

Толстяк снова подал голос:

«Раб Кенека, которого все мы знаем, выдает себя за Хасана и облачился в его одежды. Говори, собака, что ты сделал с нашим господином Хасаном?»

«Хасан цел и невредим, он перед вами, – ответил я. – Выслушайте меня. Мы с Хасаном сговорились, что я отпущу ему все его прегрешения против меня, а взамен, при помощи колдовской силы, перенесу его дух в мое тело, ну а его собственное тело уже обрело вечное блаженство».

«Ты лжешь! Убейте его!» – закричал один из воинов, размахивая копьем.

«Лучше признай меня своим господином, – произнес я невозмутимо, – не то я заставлю тебя проглотить твой грязный язык».

Не успев нанести удар, он упал, сраженный мною наповал.

«Признаете меня своим господином Хасаном?» – спросил я у остальных, с ужасом взиравших на распростертое тело.

Некоторые испуганно соглашались, остальные молчали, а толстяк прицелился в меня из пистолета. Я тут же пристрелил его из другого ружья и заорал что есть силы:

«Вперед, рабы! Вы свободны, бейте их!» – К тому времени почти все они освободились от пут.

Вняв моему призыву, эти храбрые люди с криками бросились на арабов, они валили их на землю и душили. В мгновение ока все было кончено, и только несколько уцелевших работорговцев ползали передо мной и кричали, что я их господин Хасан.

«Довольно, – сказал я, – а теперь заберите тела и бросьте их в глубокое ущелье, а женщины пусть приготовят трапезу, пока я буду совершать ежедневную молитву».

Затем я взял красивый молитвенный коврик Хасана, расстелил его, преклонил колени и принялся кланяться до земли и бормотать, шевеля губами. Мне часто приходилось видеть Хасана за этим занятием, и я смог в точности изобразить молитву. Вот и вся история, Макумазан.

Кенека умолк, а я по-прежнему не мог вымолвить ни слова и лишь смотрел на него во все глаза. Сочинял ли он или говорил правду, но даже для Экваториальной Африки история была весьма необычной, а уж тут чего только не случалось. Хотя в большинстве случаев события разворачивались вдали от посторонних глаз.

По правде сказать, этот высокий мужчина заслуживал внимания. Кенека отнюдь не принадлежал к негроидной расе, скорее обладал семитскими чертами лица и смуглой кожей. Жесткие курчавые волосы ниспадали на плечи, а горящие глаза навыкате придавали ему сходство с совой. На красивом лице выделялись пухлые губы, а крючковатый нос походил на ястребиный клюв. Изящные кисти рук и ступни составляли любопытный контраст с его атлетическим телом и рельефными мускулами. Разменяв уже четвертый десяток, он хорошо сохранился и держался непринужденно и с юношеским задором.

Словно прилежный ученик, я не отрывал глаз от лица собеседника. Какой любопытный был у него взгляд: необычайно волевой, а временами – какой-то отрешенный, почти мистический, какой встречается у умиротворенного философа или священника. Разглядывая Кенеку, я едва не поверил в эту невероятную историю, хотя, будь на его месте любой другой из туземцев, я бы живо вывел отпетого лгуна на чистую воду. Этот человек был явно способен без малейших угрызений совести задумать и претворить в жизнь подобную авантюру. Меня с самого начала что-то притягивало к нему и одновременно отталкивало. Чутье подсказывало, что Кенека опасен и не заслуживает доверия. Однако он заинтриговал меня своим рассказом, особенно упоминанием про львов, которых привлекли чары амулета.