— Люди, люди, вы послушайте, что придумал старый! — кричала Егоровна. — Прошлое мое решил купить! А что же я скажу соседкам, таким же вдовам, как я? Об этом ты подумал? Опозорить решил. А ну, вон отсюдова, чтоб ни духу твоего, ни запаха! — Она угрожающе наступала на Сергея Алексеевича, но, видя, что он не собирается уходить и лицо у него серьезное, сникла и села на стул, не выпуская фотографию из рук.

«Значит, помнит», — подумал Сергей Алексеевич. А для него это было самое главное. «Никто никого не забыл. Прав был Коля». И ему стало жалко, что здесь нет его, он бы понял и оценил все это. И еще ему было хорошо, что, обидев Егоровну, он узнал ее по-настоящему.

— Извини, Егоровна. Виноват я перед тобой, — сказал он. — Просто я привык к твоему солдату.

Егоровна не ответила.

— Мне однажды сон приснился, — начал Сергей Алексеевич. — Про твоего мужа.

— Совсем спятил! — Егоровна подняла на него глаза. — Ты ведь никогда и не знал его в живых.

— Входит, значит, он в дверь — только он постарше был, чем на фотографии, — и не видит меня. Постоял, оглядывая комнату. Потом сел за стол, рукой провел по скатерти и тут заметил меня… «Значит, все же вернулся», — сказал я ему. «А ты кто такой?» — вместо ответа спросил он. «Это я, Приходько, твой комдив, неужели не узнал?» — «Товарищ генерал, — сказал он. — Вот это встреча!» — «Знаменитый Приходько, — говорю, — который прошел всю войну». — «А все потому, — отвечает он, — что всегда имел в запасе сухие портянки и кое-какую жратву…» Извинился он передо мной, что сразу не узнал, снял вещевой мешок, достал кусок сала, луковицу, банку консервов и флягу. Потом хотел взять стопки и увидел новенький сервант. Вот этот. — Сергей Алексеевич указал на сервант. — «Чудеса в решете», — сказал твой муженек, отодвинул стекло и заглянул внутрь: нет ли там, позади нарядных рюмок, его стопок. Но не нашел и кликнул: «Машенька!» Ты не отозвалась, и он не стал больше звать. Я ему говорю: «А хозяйка здесь Егоровна».

Егоровна заплакала, хотя крепилась изо всех сил, но кивнула Сергею Алексеевичу: мол, не останавливайся, рассказывай, рассказывай.

— «По отчеству Егоровна, — ответил мне солдат и добавил с нежностью: А зовут ее Машенькой». Выпили мы с ним, закусили, а потом он меня и спросил: «Вот теперь вы мне скажите по совести, товарищ генерал, забыла меня жинка или не забыла?» — «Как же, — отвечаю, — забыла, когда на самом видном месте твоя фотография», — и показываю ему на карточку. «Это хорошо, что не забыла, — сказал он. — Это для нас, для солдат, самое главное…»

Сергей Алексеевич замолчал, дальше ему рассказывать сон не хотелось, потому что тогда надо было бы говорить про Витьку.

— Ну а дальше-то, дальше, — попросила Егоровна.

— Дальше там уже про меня.

— Жалко, — с печалью сказала Егоровна. — Он сейчас передо мной, как живехонький. Спасибо тебе.

— За что же спасибо? — удивился Сергей Алексеевич.

— За него. Что вспомнил. И меня, дуру, к нему повернул. А стопок у нас и не было. Не успели купить. — Егоровна вдруг захлебнулась от слез.

Сергей Алексеевич сидел молча, не шелохнувшись, он понимал и чувствовал чужое горе.

— Пойду за такси, — сказал Сергей Алексеевич.

— Уезжаешь все-таки. — Егоровна повернула к нему высохшие глаза. — Она икона моя, извини, не могу отдать.

— Что ты, что ты! — замахал рукой Сергей Алексеевич. — Тоже выдумала!

— Так и вправду у тебя есть сынок? — спросила Егоровна.

— Есть, есть, — ответил Сергей Алексеевич. — Сынок. Ему сейчас было бы сорок три.

Егоровна выхватила из его слов «сейчас было бы», но ничего больше не спросила. А он, какой-то полегчавший, невероятно строгий и собранный, будто выдержал какое-то испытание, вышел из дому.

Послужной список

По дороге за такси он все же решил зайти к Костылевым и узнать, не вернулся ли Коля.

Сергей Алексеевич застал Костылевых дома. Они сидели в разных углах комнаты, как на похоронах. Когда он вошел, все повернули головы в его сторону с надеждой.

В комнате среди взрослых был и Юрка. Как побитый щенок, со щенячьими глазами.

— Не вернулся? — на всякий случай спросил он и, не получив ответа, стоя у дверей, сказал: — Я вам давеча… — замолчал, с изумлением поймав себя на том, что в последнее время часто употреблял слова, которыми говорил отец, и обрадовался, что стал совсем простым стариком. — Я вам давеча, — повторил он, — не сказал правду… Почему от вас ушел сын… Но сегодня я уезжаю и считаю своим долгом поставить вас в известность. Если бы он вернулся, я бы никогда… А так считаю своим долгом… — И продолжал звонким, надтреснувшим голосом: — Ваш сын ушел, так как узнал, что у него неродной отец.

Этого они не ожидали. Чего угодно, только не этого.

— Кто же ему сказал? — спросила наконец Костылева.

Сергей Алексеевич молча посмотрел на Юрку: он считал, что каждый должен понести ту кару, которую заслужил, и не хотел выгораживать Юрку.

— Юрий, — сказал Сергей Алексеевич, — ты разрешишь мне вместо тебя доложить?

Юрка неловко сполз со стула и опустил голову.

— Ты? — в гневе произнесла тетя Катя.

— А куда он уехал? — спросил Костылев.

— Думаю, в интернат, — ответил Сергей Алексеевич.

— Зачем, зачем ты это сделал? — закричала Костылева. — Предатель!

А тетя Катя подошла к сыну и дала ему пощечину.

Сергей же Алексеевич молча повернулся и вышел из комнаты. На улице, садясь в такси, он плохо подумал о себе. И если даже Коля разочаровался в нем, то имел ли право он, человек умудренный, бросить мальчишку в такой момент да еще возвести на него напрасную обиду, что он-де его не понял. Сергей Алексеевич тяжело вздохнул и окончательно захлебнулся от гнева и осуждения самого себя: как он был жесток и эгоистичен, занят лишь собой и упустил из виду живое течение жизни, которое всегда существует и всегда важнее всего, что бы там ни было. «Даже важнее, чем воспоминания о Витьке, — вдруг в смятении и искренности подумал Сергей Алексеевич. — И это не измена, а просто жизнь».

— Вы знаете, где находится интернат под Ялтой? — спросил Сергей Алексеевич у шофера и, когда тот ответил утвердительно, сказал: — Мы сначала туда, а потом уже на аэродром, — и вышел за чемоданом.

В комнате он открыл чемодан и достал с самого дна военную форму. Он уже давно не носил форму, с тех пор как вышел в отставку. Не носил, а всегда таскал с собой. А теперь она сослужит