гордиться своей добротой и меня мучить.

— Но зачем тебе уходить, Сережа?

— Зачем? Надо. Не мучь меня, пожалуйста. Ведь я вернусь. Сегодня вечером. Самое позднее — завтра. Что же ты молчишь? Пойми, мне надо идти. Ну, до свиданья.

Он нагнулся, поцеловал ее в щеку и, побежав за автомобилем, на ходу вспрыгнул в него.

Она протянула руку, точно желая удержать его.

— Сережа, — слабо вскрикнула она.

Совсем таким же голосом когда-то в лазарете на койке рядом с Михайловым просил пить умирающий. Михайлов тронул ее за локоть:

— Татьяна Александровна!

Она быстро обернулась:

— Вы? Опять вы?.. Что вам от меня надо?

Михайлов растерялся:

— Я хотел… Не сердитесь… Простите…

— Оставьте меня. — Она махнула рукой и пошла вперед, но вдруг остановилась. — Послушайте! Я не хотела вас обидеть. Напротив. Только я ужасно несчастная. И злая.

— Нет, нет, вы не злая. И позвольте мне не уходить.

— Как хотите, мне все равно. — Она взглянула на свои руки и усмехнулась. — Вот и ваши перчатки не помогли.

Он пошел рядом с ней.

— И все-таки я не понимаю, — начала она вдруг. — Почему вы?.. Что же это такое?

— То есть что?

— Ну, — она нетерпеливо пожала плечами, — то, что вы ходите за мной, покупаете мне шляпы, стоите под окном. Не понимаю.

— Это так просто, так просто. Это оттого, что я… люблю вас, — с усилием выговорил он.

— Как любите? С каких пор?

— Всегда. Да, да. Я всегда любил вас, хотя только вчера увидел. Ах, я не знаю, как вам это объяснить. Я любил вас еще в России…

Но она уже не слушала.

— Вы не знаете, где здесь аптека?

— Зачем вам?

Ее брови нахмурились.

— Надо.

— Господи, неужели вы хотите…

— Что? — холодно и насмешливо спросила она.

— Ничего. Я так…

— Подождите меня. — Она одна вошла в аптеку.

Михайлов видел в окно, как аптекарь качал головой, как она в чем-то убеждала его и как наконец аптекарь протянул ей белую коробочку и она спрятала ее в сумке.

Из аптеки она вышла с каким-то особенным — спокойным и решительным лицом.

— Теперь проводите меня домой.

— Вы не хотите позавтракать? — робко предложил он.

— Позавтракать? — изумилась она. — Нет, не хочу.

Они вышли в Булонский лес.

— Посмотрите, — она слегка улыбнулась, — деревья, они совсем зеленые.

— Хотите, посидим здесь или поедем кататься.

Она прижала к груди сумку:

— Нет, мне надо домой.

У подъезда отеля она остановилась.

— Десять лет, — сказала она задумчиво, как бы про себя. — Десять лет…

Она подняла голову и посмотрела на синее прозрачное апрельское небо.

«Так смотрят только в последний раз, последним взглядом», — подумал Михайлов, и сердце его сжалось.

Она протянула руку:

— Прощайте… — И, словно вспомнив что-то, прибавила: — Спасибо… Вы добрый.

— Татьяна Александровна, — крикнул он вдруг. — Татьяна Александровна, ради бога…

Она высвободила руку:

— Оставьте меня…

И, вбежав в подъезд, захлопнула дверь.

«…Надо было не пускать, отнять сумку — ведь там яд, надо было… — Он в отчаянии махнул рукой. — Нет, ничего нельзя, все напрасно. И ничего нельзя сделать, ничего! Пойти к ней? Она прогонит, не станет слушать. Нет…»

Он смотрел на ее окно. Оно было такое же, как вчера, как всегда. Может быть, уже? Стало темнеть. На улице вспыхнули фонари.

Вдруг в ее комнате зажегся свет. Михайлов почувствовал, как сердце забилось. «Значит, она еще жива. Хоть минуту еще, а все-таки жива…»

Он стал ходить взад и вперед перед отелем. Ставни так и остались открытыми — до ставней ли ей? Михайлов уже ни на что не надеялся. Теперь кончено. Завтра постучат к ней в дверь, побегут, закричат, позовут полицию… Он будет здесь, он пойдет, увидит ее еще раз.

Отравилась… Он представил себе ее на кровати, с высоко поднятыми коленями и запрокинутым, посиневшим лицом. Он видел так ясно смятое одеяло, распустившиеся волосы, лакированные туфли, которые они вчера вместе покупали… Видел ее перекошенный, посиневший рот и почему-то на ночном столике букет фиалок в стакане…

Понемногу стало светать. Потухли фонари. Кое-где открылись ставни. Слуга выбежал из подъезда ее отеля. За полицией… Вот сейчас, сейчас. Но слуга уже возвращался с желтой пачкой папирос. Значит, еще не знают. Значит, еще ждать…

Дверь снова отворилась. Михайлов увидел бледное лицо и большие сумрачные глаза.

«Галлюцинация», — подумал он и в изнеможении прислонился к стене.

Серые сумрачные глаза остановились на нем и засияли. За плечами, словно крылья, сиял розовый шарф.

Михайлов порывисто и легко вздохнул:

— Я умираю…

Он услышал легкий шорох, почувствовал теплое дыхание на щеке.

— Я так боялась, что вы уйдете. Что с вами? Вам дурно?

— Это вы? — слабо сказал Михайлов, вглядываясь в ее лицо.

— Ну да, да. Кто же еще? — Она слегка закинула голову, тихо засмеялась и протянула ему руку.

Он крепко сжал ее теплую маленькую ладонь:

— Это вы…

— Слушайте. — Ее губы сморщились как будто от сдержанного смеха. — Вы думали, что я… Нет, вы меня не знаете. Разве я могу? Ведь я веселая. Я так люблю жизнь, я как кошка. Я еще вчера знала, когда веронал покупала, что не отравлюсь. Еще в аптеке… А вам нарочно не сказала. Из злости. Ведь я мучилась, так пусть и другой хоть немножко…

— Я так боялся за вас. Я…

Она заглянула ему в глаза:

— Не сердитесь. Я ночью на вас из окна смотрела. Вы вот так стояли, — она подняла плечи и засунула руки в карманы, — ужасно грустный и милый. Мне вас очень жалко стало. Право…

Она помолчала минуту.

— А теперь идемте.

— Куда?

— Кофе пить.

— Кофе? — растерянно переспросил он.

— Ну да. С круассанами. А там посмотрим…

1927

Елисейские Поля

1. Открыватели новых стран, авантюристы, пираты

Было двенадцать часов. Высокое розовое солнце стояло над Марселем. Около входов в портовые рестораны толпились посетители, изучающие меню. Пахло морскими ежами. Рослая женщина с копной черных волос ловко открывала устрицы, прищелкивая языком, и бросала раковины под ноги прохожим. Дальше завтракали за столами, прямо на мостовой. Среди толчеи, трубя, медленно двигались автомобили. На синих тихих волнах качались яхты и лодки. Чайки с криком кружились над ними.

Аня остановилась, глядя на море, — в этих кабаках пьянствовали и влюблялись, в это синее море уплывали открыватели новых стран, авантюристы, пираты…

Она вдохнула соленый, тревожный воздух.

Открыватели новых стран, авантюристы, пираты… Она чувствовала себя сродни им, такой же, как они…

«Ехать, ехать! Завтра же».

— Аня, что так долго? Я уже начала беспокоиться. И бифштекс совсем сгорел.

— Ну и пусть.

Аня бросила на