class="p1">Она подходит совсем близко и нежно кладет ему руку на плечо:

— Простите меня, но ведь это глупо. Бросьте думать обо мне, бросьте. Женитесь на какой-нибудь русской, здесь их так много. Женитесь, непременно женитесь.

Она гладит его волосы. Ее широкий душистый рукав закрывает ему глаза.

— Мне вас очень жаль, но что же я могу? Не приходите ко мне больше, пожалуйста. Не надо. И главное, не вздумайте стреляться. Ведь все это такие глупости, такие глупости… Вы забудете…

В дверь снова стучат. Входит маникюрша.

— Как досадно, что я занята. Я бы еще поболтала с вами…

Она садится за маленький стол, кладет руки в чашку с водой. От воды идет пар.

Он смотрит на ее голые ноги в красных туфлях.

Завод «Рено». «Мадам Бовари»… Как он был счастлив тогда и не понимал.

Она протягивает ему мокрую, пахнущую мылом руку:

— Прощайте, мой друг. Помните, вы обещали мне…

Он идет к двери.

— Постойте!

Она порывисто вскакивает, чашка опрокидывается, вода течет на ковер.

— Я забыла. Вот, я приготовила для вас. — Она протягивает ему серый конверт…

…Только перейдя площадь Этуаль, Михновский вспомнил о конверте.

В нем лежала ее фотография в профиль. Непохожая, должно быть давно снятая. Внизу надпись угловатым почерком: «Ненавистному другу с благодарностью».

Пять тысячефранковых билетов веером упали на тротуар.

1926

Путаница

В дешевом русском ресторане за круглым столом сидел грузный бородатый человек и, чавкая, ел борщ с кашей. Окончив, он отодвинул тарелку, запахнул енотовую шубу и, поставив локти на стол, стал ждать второго блюда.

— Ах, Жозетка, — вполголоса проговорил он, глядя по сторонам, — не сидел бы я здесь, если бы нашел Жозетку.

Худощавый господин, бедно, но старательно одетый, чрезвычайно изящно евший пирожное при помощи вилки и ножа, с интересом взглянул на бородатого человека. Поколебавшись с минуту, он вдруг привстал и, приподнимая котелок, обратился к нему:

— Извините за беспокойство, но не будете ли вы так любезны повторить имя?

Бородатый человек мрачно и изумленно уставился на него:

— А вам на что?

— Видите ли, — приличный человек вежливо улыбнулся, — услыхав имя Жозетка, я подумал, что не о Жозетте ли де Ришвиль, выступавшей в Петербурге в «Аквариуме» зимой шестнадцатого года, вы изволите говорить. Ведь ее звали Жозетка.

Бородатый человек закивал головой:

— Ну да, да, конечно же о ней. А вы ее разве знаете?

— Как не знать? И даже очень хорошо знаю. Из-за нее мой брат повесился. Растратил наличные деньги и повесился. Замечательная была женщина. Помните, как она пела «Les Pommes vertes»[45] и делала ножкой вот так.

Он поднял вилку, показывая, как именно она делала ножкой, и засмеялся.

— Повесился, говорите? Странно. Тут что-то не так. Добрая она была, даже очень. А где теперь она? Не слыхали? Вот это мне необходимо знать.

— Нет, я с тех пор потерял ее из виду.

— А мне необходимо до зарезу. — Бородатый человек говорил теперь громко, на весь ресторан. — Необходимо. Перед бегством из Петербурга я ей сорок тысяч долларов дал, чтобы она их вывезла. Ведь ей можно было — француженка, артистка. А здесь найти ее не могу. Восьмой год ищу. Все афиши читаю, по всем театрам бегаю. Нигде нет. Как в воду канула. А мне деньги нужны. Дело свое начать хочу, ничего не осталось. Вот только что кольцо… — Он протянул руку. — Бриллиант хорош, а продавать боюсь, последнее…

Приличный господин вытянул тонкую шею:

— Сорок тысяч долларов? Такой капитал. Как же вы решились ей отдать?

— Ей-то? Да я ей не только сорок тысяч, я ей все до последней рубашки отдал бы. Честная она, благородная. Даром что певичка, а второй такой не найдешь. Конечно, деньги деньгами, их получить хотелось бы. Но главное — ее увидеть. Знаете, если бы мне кто ее адрес сказал, я бы ничего не пожалел. Я бы тысячу франков, копейка в копейку, заплатил и еще поблагодарил бы. Да.

И он, точно сам удивляясь своей щедрости, гордо посмотрел на приличного господина.

Дама, пившая чай у окна, прислушивалась с самого начала этого разговора, то принимаясь нервно мешать ложкой в уже пустой чашке, то надевая и снимая перчатки. Ее большие, серые, сумрачные глаза блестели от волнения.

Человек в шоферском пальто, завтракавший за соседним столиком, не отрываясь смотрел на нее. Но она не замечала его. Казалось, она что-то хочет спросить, сказать. Вдруг она порывисто встала и, высоко подняв голову, быстро, немного даже спотыкаясь от волнения, пошла к выходу.

Человек в шоферском пальто вскочил с места, не доев котлеты, расплатился и пошел к бородатому человеку.

— Простите, — начал он, кланяясь, — но вы сейчас говорили вот в присутствии, — и он сделал жест по направлению господина, — что готовы дать тысячу франков за адрес госпожи Жозетты де Ришвиль. Так выкладывайте деньги, пожалуйста. Я знаю ее адрес. Только поскорее, я очень тороплюсь.

— Знаете адрес? — ошеломленно вытаращил глаза бородатый человек. — Где же она, в Париже?

— Да, да. Вот я записал вам тут. Давайте же деньги.

— А почем я знаю, что вы не врете? Деньги-то возьмете, а Жозетки там и нет.

— Вот. — Человек в шоферском пальто выхватил из кармана и бросил на стол карт-дʼидантите. — Возьмите. Потом пришлете.

Бородатый человек повертел карту в руках.

— Mihailoff, — прочел он, — Nicolas. А ты не врешь, Михайлов? Как вы думаете, — обратился он к приличному господину, — не врет?

Тот оживился:

— Нет, нет, по лицу видно, что правда.

— Ну что ж, твое счастье. Давай адрес, — бородатый человек вынул бумажник, — а семьсот пятьдесят не довольно?

— Тысячу. И скорее, мне некогда. Да что тут с вами торговаться? — Михайлов сделал шаг к выходу. — Прощайте.

— Подожди, подожди, — испугался бородатый человек. — Ишь, какой быстрый. Вот деньги. Получай. Давай адрес и карту свою забирай.

Михайлов протянул ему клочок бумаги: «M-me Joséphine, F-rg St. Honoré»[46], схватил деньги не считая и выбежал из ресторана.

Дама шла уже далеко впереди, легко и уверенно ставя маленькие ноги в коричневых стоптанных туфлях. Ее угловатые плечи резко обозначились под узким черным платьем. Михайлов догнал ее. Она безучастно и растерянно смотрела перед собой, по щекам ее текли слезы. Он удивился, что она плачет, — так не шли слезы к ее веселой легкой походке.

— Послушайте. — Он остановился, задыхаясь от бега и жалости к ней. — Не плачьте, ради бога, не плачьте…

— Что? Что вам надо? — не поворачивая головы, раздраженно проговорила она. — Как не стыдно приставать? Еще к русской…

— Нет, нет. — Он шел теперь рядом с ней, стараясь