меня позвонить Линевичу, флигель-адъютанту Императора, и узнать у него, что происходит. Линевич командовал ротой конной артиллерии, расквартированной в Павловске, поэтому связаться с ним оказалось легко.

— Передайте Ее Императорскому Величеству, — заявил он, — что я нахожусь здесь вместе со своей ротой и что все будет в порядке»[1989]. Буксгевден подтверждала, что «обстановка в Царском Селе в целом продолжала оставаться спокойной. Императрица попросила своих фрейлин продолжать работу на складе (медицинском — В. Н.), стараясь тем самым избежать какой бы то ни было паники»[1990].

Великий князь Павел Александрович, командовавший всеми гвардейскими полками, в том числе и взбунтовавшимися, не появился, хотя жил в том же Царском. Его супруга княгиня Палей писала только, что информация о событиях в столице создавала ощущение, «что земля уходит у нас из-под ног», и поведала о разнесшейся вести, будто расквартированный в городе «пехоты 1-й окружной полк перешел на сторону восставших»[1991].

В 21.50 императрица отправила мужу очень краткое сообщение, в котором не было ни капли эмоций, но которое говорило само за себя: «Лили провела у нас день и ночь — не было ни колясок, ни моторов. Окружной суд горит. Аликс»[1992]. Эту телеграмму Николай получил одновременно с сообщением Фредерикса и Воейкова об их разговоре с Бенкендорфом. Надо было спешить.

Около полуночи, вспоминал Мордвинов, было передано по телефону извещение о подготовке к немедленному отправлению. «Внизу шла обычная перед отъездом суматоха; наверху, в полуосвещенном большом зале, перед кабинетом Государя было пусто и мрачно. Пришел и генерал Алексеев, чтобы проститься с Его Величеством. Он оставался довольно долго в кабинете и, наконец, вышел оттуда. На вид был еще более измучен, чем днем. Его сильно лихорадило, он совсем осунулся и говорил апатично, но, прощаясь, оживился и, как мне показалось, с особой сердечностью пожелал нам счастливого пути, добавив:

— Напрасно все-таки Государь уезжает из Ставки, в такое время лучше оставаться здесь. Я пытался его отговорить, но Его Величество очень беспокоится за императрицу и за детей, и я не решился очень уж настаивать.

На мой вопрос, не наступило ли улучшение в Петрограде, Алексеев только безнадежно махнул рукой:

— Какое там, еще хуже. Теперь и моряки начинают, и в Царском уже началась стрельба.

— Что же теперь делать? — спросил я волнуясь.

— Я только что говорил Государю, — отвечал Алексеев. — Теперь остается лишь одно: собрать порядочный отряд где-нибудь примерно около Царского и наступать на бунтующий Петроград. Все распоряжения мною уже сделаны, но, конечно, нужно время… пройдет не менее пяти-шести дней, пока все части смогут собраться. До этого с малыми силами ничего не стоит и предпринимать.

Генерал Алексеев говорил это таким утомленным голосом, что мне показалось, что он лично сам не особенно верит в успешность и надежность предложенной меры…

Двери кабинета раскрылись и вышел Государь, уже одетый в походную, солдатского сукна, шинель и папаху. Его Величество еще раз простился с генералом Алексеевым, пожав ему руку, сел в автомобиль с графом Фредериксом»[1993].

В поезде Николай открыл свой дневник и, как всегда скупо, записал: «В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад, к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Ц. С. поскорее, и в час ночи перебрался в поезд»[1994]. В чем Николаю точно нельзя было отказать, так это в самообладании. За все революционные дни он ни разу не вышел из себя и даже не поднял голос. Можно ли так в России?..

К императору приехал и два часа оставался у него в купе генерал Иванов. Царь, как потом поведал Иванов Дубенскому, «по душе, сердечно и глубоко искренне говорил с ним. Измученный, боящийся за участь России и свою семью, взволнованный озлобленными требованиями бунтующей Государственной думы, царь сказал генералу Иванову свои грустные и тяжелые соображения. «Я берег не самодержавную власть, а Россию. Я не убежден, что перемена формы правления даст спокойствие и счастье народу»[1995].

Иванов был внешне спокоен и выражал уверенность в своей способности справиться с бунтом и защитить царскую семью. Известные основания для этого были. Георгиевский батальон уже был погружен и готовился к отправке раньше императорского поезда и по более короткому маршруту — через Витебск. Именно он должен был обеспечить безопасное прибытие Николая в Царское и обеспечить безопасность его детей и супруги.

Вероятно, результатом разговора с Ивановым явилась отправленная в 2 часа 12 минут телеграмма Рузскому и Эверту: «Государь Император повелел назначить сверх войск, высылаемых в Петроград, согласно предшествующей моей телеграмме, еще по одной пешей и одной конной батарее от каждого фронта, имея на орудие по одному зарядному ящику и сделав распоряжение о дополнительной присылке снарядов в хвосте всего движения означенных войск. Алексеев»[1996]. Как видим, Николай и Иванов пришли к выводу, что одними лишь пехотой и кавалерией не обойтись, может понадобиться и артиллерия.

Иванов просил для наведения в порядка в столице подчинить ему четырех министров — внутренних дел, земледелия, промышленности и путей сообщения. Однако император был готов предоставить ему более широкие полномочия: «Пожалуйста, передайте генералу Алексееву, чтобы он телеграфировал председателю Совета министров, чтобы все требования генерала Иванова всем министрам исполнялись беспрекословно»[1997]. Николай и Иванов расцеловались на прощание и перекрестили друг друга. Император выразил уверенность, что назавтра они увидятся в Царском Селе.

Алексеев незамедлительно передал военному министру в Петроград распоряжение царя по поводу полномочий генерала Иванова в отношении правительства. С самим Советом министров связи уже не было. Упоминавшаяся телеграмма императора Голицыну была сообщена адресату по телефону из министерства иностранных дел. В час ночи телеграфные власти сообщили из Петрограда, что не в состоянии доставлять депеши из Ставки по адресам, так как со всех сторон окружены восставшими. В итоге о полномочиях Иванова узнали лишь четыре министра, с которыми удалось связаться Беляеву по дворцовому телефону. С другими министрами, включая премьера, связь отсутствовала.

В литерном поезде «Б» ехали Дубенский, заведующий церемониальной частью барон Штакельберг, лейб-хирург Федоров, командир Собственного Его Величества железнодорожного полка Цабель, начальник отряда негласной агентуры полковник Невдахов, представитель Особого отдела подполковник Семенов, другие офицеры охраны. С императором в литерном поезде «А» были Фредерикс, Воейков, флаг-капитан Нилов, исполнявший обязанности гофмаршала князь Долгорукий, флигель-адъютанты Шереметев и Мордвинов.

Меж тем Рузский и Эверт рапортовали о штатной реализации приказа об