Женщина-матрос посмотрела вниз и тихо крикнула кому-то:

– Порядок! Все на борту.

Другая женщина, со стянутыми в хвост волосами, быстро подошла к Ланту.

– Значит, все обошлось? – спросила она его и вдруг нахмурилась. – Погодите! Фитц еще не на борту!

Лант медленно покачал головой и помрачнел. У меня не было сил слушать, как он объясняет, что отец мертв. Кроме того, меня тревожило кое-что другое.

Когда мы поднимались, я коснулась борта корабля и ощутила чужое присутствие и тревогу, как гудение в толще досок. Повернулась к Перу.

– Этот корабль не из дерева, – сказала я, не зная, как еще объяснить.

– Это живой корабль, – хрипло ответил тот. – Он сделан из драконьего кокона, и в нем заключен дух дракона. Лицо кораблю вырезал Шут, когда-то давно. Это он сделал его похожим на твоего отца.

Пер оглянулся. Шут и женщина, которая пришла нас встречать, о чем-то хмуро разговаривали, Лант и Спарк стояли рядом. Они словно забыли обо мне.

– Идем, – сказал Пер и взял меня за руку. – Прямо сейчас он не сможет с тобой поговорить, – пояснил он, пока мы брели по палубе, на которой вдруг поднялась деловитая суета. – Ему приходится притворяться обычным кораблем. Но тебе стоит его увидеть.

Мимо нас прошла женщина, она оживленно говорила своему собеседнику:

– Развернем его, не поднимая якорь, и тихо выйдем из гавани. Ветер слабый, но нам хватит.

Чем ближе мы подходили к носовому изваянию, тем больше мне становилось не по себе. Я подняла стены, потом возвела еще одни и еще. Пер, похоже, не замечал, что корабль переполняют чувства. Я уперлась, заставив его остановиться:

– Корабль злится.

Он посмотрел так, будто испугался за меня:

– Откуда ты знаешь?

– Чувствую. Пер, я его боюсь.

Я зол не на тебя. Эта мысль мелкой, но мощной дрожью прокатилась по моему телу. Я вцепилась в руку Пера с такой силой, что тот удивленно вскрикнул. Я слышал разговор. Они пленили змею и заставляли ее страдать, чтобы сделать свое гадкое зелье.

Да. Виндлайер пил его. И после мог заставлять людей делать все, что он говорит. Меня трясло с головы до ног. Я не хотела чувствовать его всесокрушающий гнев. Меня и так переполняло горе. Для его злости просто не было места. Пер убил его. Пер убил Виндлайера, а я убила женщину, которая давала ему зелье.

Но мне не удалось его успокоить. Напротив, я будто подлила масла в огонь его гнева.

Смерть – слишком легкая кара! Он пил зелье, но другие его делали. Однако мстители уже в пути. Я не уйду отсюда, пока не увижу Клеррес разрушенным до основания! Я не стану бежать как трус!

Я слышала, как ахнул Пер. Я слышала, как закричали матросы. Но все это было не важно по сравнению с тем, что я чувствовала. Корабль так разволновался, что по его палубе прокатилась дрожь, и я не устояла на ногах. Палуба не раскачивалась, как в шторм, но я вцепилась в нее изо всех сил, боясь, что одних только чувств, которые передаются мне, хватит, чтобы подбросить меня к самому небу.

– Он меняется! – крикнул кто-то, и Пер заорал во весь голос.

Прямо у меня под руками доски палубы потеряли свою древесную структуру и покрылись чешуей. У меня страшно закружилась голова, пустой желудок чуть не вывернулся наизнанку. Я подняла голову, и от ужаса мне стало дурно. Вместо изваяния, изображавшего моего отца, теперь извивались две длинные шеи, увенчанные драконьей головой. Один дракон был синий, другой зеленый. Зеленый был чуть меньше. Синий обернулся к нам, в его глазах кружились вихри оранжевого, золотого и желтого цвета, словно водовороты в расплавленном металле. Он заговорил, кривя змеиный рот и показывая острые зубы:

– Пер! Тот, кто воздал за змей и драконов!

Я так и стояла на четвереньках с тех пор, как упала. Пер стоял рядом, смотрел на дракона и скалил зубы – то ли в улыбке, то ли в гримасе страха. Позади меня раздались торопливые шаги, и вдруг меня резко подняли на ноги.

Это был Лант.

– Вот ты где! Я так… Би, идем со мной. Надо увести тебя отсюда.

Я воспротивилась было, но Пер сказал:

– Я отведу ее в каюту, – и потащил меня прочь от Ланта, в изумлении вытаращившегося на драконьи головы, мимо матросов, носившихся по палубе, так что нам приходилось огибать их и уворачиваться.

Мне было все равно, куда мы идем и как. В воздухе сгущалось ожидание беды. Буду ли я когда-нибудь снова в безопасности? Если вообще переживу этот день.

Словно наперекор моим страхам, Пер распахнул передо мной дверь маленькой, аккуратной каюты:

– Мы скоро покинем это место, Би. Как только выйдем из гавани и ветер наполнит паруса, мы спасены. Совершенный просто летит по волнам. Нас никто не догонит.

Я кивнула, но легче мне не стало. Чувства, обуревавшие корабль, кромсали меня, словно осколки сломанной кости.

– Просто посиди тут. Я бы побыл с тобой, но надо идти помогать. – Пер попятился к двери, успокаивающе помахивая руками, словно это могло помочь мне. – Просто посиди тут, – умоляюще сказал он и вышел, закрыв за собой дверь.

А я осталась одна. Стала раскачиваться вперед-назад. Чувствовала, как корабль сопротивляется матросам. Они хотели увести его. Он не хотел уходить.

Каютка была маленькая, неприбранная, но чистая. Крохотный иллюминатор. Две койки одна над другой и одна напротив. По полу раскидана женская одежда. На нижних койках разложены вещи.

Я села на койку, отодвинув темно-синюю рубашку. Мой отец говорил, что это королевский цвет Оленьего замка. Стоило мне к ней прикоснуться, в воздухе разлился тонкий аромат, и на кровать выкатились три свечи. Потрескавшиеся, облепленные нитками и пылью. Но я сразу узнала мамину работу. Жимолость. Сирень. Крохотные фиалки, которые росли у нашего ручья, впадавшего в речку Ивнянку. Я снова завернула их в отцовскую рубашку и спеленала, как младенца. Я прижимала их к себе и укачивала. Неужели это все, что мне осталось от мамы и папы? Жуткое понимание крепло во мне. Я теперь сирота. Они умерли. Оба. Навсегда.

Я не видела отца мертвым, но чувствовала его смерть, хотя и не могла этого объяснить.

– Волк-Отец! – позвала я вслух.

Ничего. Горе утраты обрушилось на меня с такой силой, что в душе все будто онемело. Отец мертв. Много месяцев он провел в пути, чтобы найти меня, а мы пробыли вместе всего несколько часов. И все, что мне осталось, – это вещи, которые он принес с собой, потому что верил, что они важны. Например, мамины свечи.

Я посмотрела на то, что он принес. Вытерла слезы его рубашкой. Папа не стал бы возражать. Отодвинула в сторону пару потрепанных штанов – под ними оказался знакомый кожаный пояс. А рядом – мои дневники.

Мои дневники?

Это потрясло меня. Дневник, где я записывала то, что происходило днем, и второй – для снов, что я видела по ночам. Должно быть, отец нашел их в моем убежище за стеной и взял с собой в этот долгий путь. Читал ли он их? Дневник сновидений сам собой раскрылся на сне о свечах. Я посмотрела на картинку, которую нарисовала так давно, и перевела взгляд на свечи. Я поняла. Закрыла дневник сновидений и взяла другой. Прочла страницу-две и закрыла. Это больше не мой дневник. Его писала девочка, которой я когда-то была, но уже больше не буду. Я вдруг поняла, почему отец часто сжигал свои записи. Эти повседневные мысли принадлежали кому-то другому, человеку, ушедшему в небытие точно так же, как ушли в него моя мать и отец. Мне захотелось сжечь оба дневника, устроить им похоронный костер, раз уж мне не довелось сложить этот костер для своих родителей. А потом обрезать пару прядей в знак траура по бедной крошке и человеку, пытавшемуся быть ей хорошим отцом.