– А чего ты к нам не заходишь? – спросил я. – Хочешь жрать – давай к нам в гнездо. Попроси Тэка, он тебя проводит. В такой грязище объедки власти цветов меня тоже не прельщают. – Хотелось спросить, что у него было с обитателями универмага, но я смолчал.

– Ну, вы… – Джек слегка повертелся на табурете. (А в мыслях: у него ладони приклеились к древесине, но он не хочет отдирать их у меня на глазах.) – Вы… я даже и не знаю. У вас же там сплошь ниггеры? А я такое сделал… говорят, что сделал, я как войду – чего со мной сделает толпа злых ниггеров? Вы все суровые больно… людей на улицах грабите. И убиваете. – Он похлопал воспаленными веками. – Я не про тебя лично. Ты-то славный. И ты у них за вождя, да?.. Но я слыхал. И мне такого говна не надо. Я не против, пожалуйста, но… – Он нахмурился, тряся головой. – Люди треплются. Языками треплют. Треплются, выставляют тебя бог весть кем, не тобой вообще. И потом ты уже толком сам себя не понимаешь, чего делал, а чего нет… Люди треплются про меня, что я сделал в тот вот день, когда по небу всему свет такой странный, и ниггер этот с картинок на белую девочку напал, и цветные волнения устроили, и с часов церкви на Джексоне оторвали стрелки; говорят, раз я залез на крышу и подстрелил ниггера, выходит, и в волнениях я виноват, вообще во всем, что тут приключилось. Только потому, что ниггера, сука, снял… – Губы его, очерченные бурым, сомкнулись, разомкнулись, сомкнулись. – Винтовка у меня была. Я не стрелял… – Он заговорил медленно. – Я в этого черного не стрелял. Я же с ним встречался раза три или четыре. В этом самом баре. С Тэком. Славный был человек. Я его подстрелил?.. Я не стрелял… – Он вдруг костяшкой потер болячку в углу рта. – Я туда ходил. Это да. Хотел глянуть. И да, с винтовкой! По лестнице на дом, который за «Вторым Сити-банком», а дальше по пожарной. Засядешь там – из-за карниза всю, сука, улицу покроешь. Друг, если хоть чуток умеешь стрелять, снимешь оттуда любого! А я стреляю неплохо… – Он уставился на меня, сузив набрякшие веки. – Ты думаешь, это я его подстрелил?

– Это вопрос, – ответил я. – Ты туда ходил глянуть до или после того, как его подстрелили?

С небритым лицом Джека что-то произошло: кожа между бровей сморщилась, кожа под подбородком обвисла. И под этим лицом тоже что-то произошло.

– Ох батюшки, – произнес он сухо (один раз я слыхал, как таким же тоном человек произнес «лифт»). – Ох батюшки… – Он снова развернулся к бару. – Они все до смерти хотят, чтоб так было, и они сделают, чтоб так было, и не важно, стрелял я или не стрелял. Они сделают так, что я стрелял. Одним своим хотением.

– Понимаю, – сказал я ему.

– Что мне делать? Я не знаю, что мне делать.

– Знай, кто ты, – ответил я. – Кто бы что ни говорил.

Он на меня не посмотрел.

– А ты знаешь, кто ты?

Спустя миг я ответил:

– На две трети где-то; то есть я как минимум на верном пути. Может, мне везет. – Я допил пиво. – Приходи в гнездо. Когда хочешь. Только винтовку не бери.

– Мне бы, – помолчав, сказал Джек, – работенку найти. Приличных денег заработать. Тогда бы я себе девчонку завел; тогда бы я сам себе пиво покупал. Не по душе мне это – околачиваться в баре и выпивку у славных людей выпрашивать.

– Когда я только пришел в город, – сказал я, – у меня была работа, я мебель двигал. Пять баксов в час. Ты бы кайфанул. Работенка скроена прямо под тебя.

Но он смотрел на долларовую купюру.

От досады я подрастерял человеколюбие и решил, что пора валить. Шагнул прочь от бара.

– Эй, Шкет?

– Что?

– А сдачу не возьмешь? – Он средним пальцем подвинул мятый доллар по влажной стойке.

Я секунду поразмыслил.

– Оставь себе, пожалуй.

– Ой, друг, ну ты чего… не, я подачек не беру. Мне б работу; приличные деньги получать; самому за себя платить.

– Возьми-ка ты эту подачку, – сказал я. – Пригодится.

– Ну спасибо тогда, друг?.. – Купюра под пальцем поползла обратно. – Спасибо тебе большое! И я отдам, ты не волнуйся. Вот только денег заработаю. Славный ты человек.

И однако же комментарии: я хочу помочь. И чувствую, что помощь невозможна. Почти. То есть я почти забыл, сколько помогали мне.

Надеюсь, он придет в гнездо.

В целом-то он поехал крышей, но насчет пизды прав. Джордж, город, посвященный двум лунам, – это, конечно, прекрасно, но я знаю, что где-то должно быть великое женское божество (и Джордж ей всего-то супруг), и пока еще грех ее наречь (по сей день имени солнца не обозначила речь); мы все мельком видели, как она хандрит в лесу своего знания (где всякое дерево – древо ее познания), и нам остается лишь славословить

* * *

Сегодня днем Сеньора Испанья и Накалка ввалились в дом с крыльца, вулканически хохоча, заковыляли по коридору, цепляясь друг за друга…

– Эй, – сказал я. – Вы чего?

Накалка обернула ко мне лицо, сморщила губы, надула щеки, распахнула глаза и загремела цепями на груди, изображая что-то непонятное. Затем ее щеки от хохота лопнули. Сеньора Испанья за локоть поволокла ее прочь.

Мимо меня, ухмыляясь, пробрался Доллар.

– Эй! – окликнул он. – Что было-то? Получилось?

Накалка обернулась и повторила пантомиму.

Доллар – не поручусь, что он понял больше меня, – рухнул спиной на стену, хватаясь за живот и завывая:

– Ой-ё!.. Чё, правда?.. Серьезно?.. Ни фига себе!.. – и пошел за ними по коридору, хохоча пронзительнее обеих.

Тут с веранды пришел Тарзан и сказал:

– Слушьте, дамы, ну люди спят, ну? – Эту фразу можно произнести с двенадцатью разными интонациями, и тремя из них добьешься извинений и сдавленного хихиканья. Тарзан случайным образом выбрал одну из других девяти.

– Братуха, отъебись! – сказал Доллар, выпрямляясь. – Это и их гнездо тоже! – Честно говоря, только у его смеха и был будильный потенциал.

– Слышь, ты! – сказал Тарзан. – Эти суки прискакали сюда, орут и вопят! Кто-то должен им сказать, чтоб…

– Нет, это ты слышь, – сказала Накалка. Ей Тарзан не по нутру, примерно как ему – любой другой белый в гнезде. – Ты, может, и Тарзан. Да только я тебе не Джейн!

– Я б его выебла, – сказала Сеньора Испанья. Она черная, порой углубляется в продолжительные и напряженные дискуссии с Джеком-Потрошителем и в глазах Тарзана приобрела некую обезьянью ауру. (И поэтому она относится к нему терпимее?) – Вот правда. Но Тарзан у нас никого не ебет. – Лишь одна из двенадцати прозвучала бы как надо. И Сеньора Испанья выбрала ее с легкостью, – надеюсь, Тарзан извлек урок.