Прошло некоторое время с тех пор, как я был у нее. Ее гостиная, казалось, никогда не менялась, не считая постоянного беспорядка, отражающего ее нынешние пристрастия. Этот день не был исключением. Собранные осенью травы, наваленные для сушки, наполняли комнату своеобразным запахом. Мне казалось, что я иду под перевернутым лугом, приходилось нагибаться, чтобы не запутаться в свисающей траве.

– Вы повесили их немного низковато, – пожаловался я, когда вошла Пейшенс.

– Нет. Это ты немного высоковат. Теперь выпрямись и дай мне взглянуть на тебя.

Я подчинился, несмотря на то что при этом на голове у меня оказалась охапка кошачьей мяты.

– Хорошо. По крайней мере, целое лето убийств на свежем воздухе поправило твое здоровье. Ты выглядишь гораздо лучше, чем тот болезненный мальчик, который приходил ко мне прошлой зимой. Я говорила, что это должно подействовать. Раз уж ты стал таким высоким, можешь помочь мне развесить все это.

Делать нечего – я стал натягивать веревки везде, где только можно было их привязать. Потом начал подвешивать к ним охапки трав. Пейшенс заставила меня влезть на стул и подвязать пучки бальзама.

– Почему ты больше не скулишь о том, как скучаешь без Молли?

– А разве это мне поможет? – тихо спросил я через мгновение. Я делал все, что мог, чтобы выглядеть покорным.

– Нет. – Она некоторое время помолчала как бы в раздумье, потом вручила мне еще одну связку трав. – Это побеги тысячелистника, – сообщила она, пока я их привязывал. – Очень горькие. Некоторые говорят, что они предохраняют женщину от беременности. Это не так. По крайней мере, это ненадежное средство. Но если женщина употребляет их слишком долго, она может заболеть. – Пейшенс опять помолчала. – Может быть, если женщина больна, она действительно не может зачать, но я бы не посоветовала настой тысячелистника никому – никому, кого я люблю.

Я обрел дар речи и набрал в грудь воздуха.

– Почему тогда вы их сушите?

– Настойкой из них можно полоскать больное горло. Так сказала мне Молли, когда я увидела, как она собирает их в Женском Саду.

– Ясно.

Я прикрепил побеги к шнуру. Они медленно покачивались, как тело на виселице. Даже запах их был горьким. Не я ли удивлялся, как Верити может не замечать того, что лежит прямо у него перед носом? Почему я никогда не задумывался об этом? Каково должно было быть ей – бояться того, к чему может только стремиться законная мужняя жена. Того, к чему безуспешно стремилась Пейшенс?

– …Морские водоросли, Фитц Чивэл?

Я вздрогнул:

– Простите?

– Я спросила, не соберешь ли ты для меня морской травы, когда у тебя будет свободный день? Такой черной, сморщенной? В это время года она лучше всего пахнет.

– Попробую, – ответил я рассеянно. Сколько лет будет мучиться Молли? Сколько горечи ей придется проглотить?

– Куда ты смотришь? – спросила Пейшенс.

– Никуда. А что?

– Просто я дважды просила тебя слезть, чтобы мы могли подвинуть стул. У нас, знаешь ли, есть еще и эти связки для развешивания.

– Простите. Я мало спал прошлой ночью. От этого я не могу сосредоточиться.

– Да уж. Тебе лучше спать побольше, – пробормотала она с некоторым нажимом. – А теперь спускайся и подвинь стул, чтобы мы могли развесить эту мяту.

За обедом я ел мало. На другом конце стола сидел один Регал, и он выглядел очень мрачным. Кружок его приближенных собрался за столом на некотором расстоянии от него. Я не понимал, почему он решил обедать отдельно. Конечно, его положение позволяло ему это, но раньше я не замечал у Регала склонности к уединению. Он позвал самого льстивого менестреля из тех, что недавно привез в замок. Большинство из них приехали из Фарроу, и все они предпочитали длинные монотонные эпические песнопения. Этот пел утомительное сказание о каком-то приключении дедушки Регала по материнской линии. Я почти не слушал; по-видимому, речь шла о том, как загнали насмерть лошадь, чтобы застрелить огромного оленя, успешно скрывавшегося от целого поколения охотников. Бесконечно восхвалялась лошадь с великим сердцем, которая пошла на смерть по велению своего хозяина. Там ничего не говорилось о глупости хозяина, погубившего такое животное, чтобы получить немного жесткого мяса и вешалку из рогов.

– Ты неважно выглядишь, – заметил Баррич, остановившись около меня.

Я встал из-за стола, и мы вместе пошли к выходу из зала.

– Мне приходится думать о слишком многих вещах. Иногда я чувствую, что, если бы у меня было время, я бы решил одну задачу, а потом занялся другими.

– Каждый человек в это верит. Но на самом деле это не так. Избавься от тех, от которых можно избавиться, а через некоторое время ты привыкнешь к тем, с которыми ничего сделать нельзя.

– Например?

Он пожал плечами и жестом показал вниз.

– Например, хромая нога. Или то, что ты бастард. Мы все привыкаем к вещам, о которых когда-то говорили, что не сможем с ними ужиться. А что на этот раз грызет твою печень?

– Ничего такого, о чем я мог бы рассказать тебе, по крайней мере здесь.

– О, опять то же самое! Ха! – Он покачал головой. – Я не завидую тебе, Фитц. Иногда все, что нужно человеку, – это поплакаться о своих заботах у кого-нибудь на плече. Тебе отказано даже в этом. Но мужайся. Я верю, что ты управишься, даже если сам в это не веришь.

Он хлопнул меня по плечу и вышел наружу, впустив облако холодного воздуха. Верити был прав. Зимние штормы не за горами, если я хоть что-то понял в сегодняшнем ветре.

Я уже почти поднялся наверх, когда сообразил, что Баррич теперь разговаривает со мной как с равным. Он наконец поверил, что я взрослый мужчина. Что ж, может быть, я бы управлялся лучше, если бы сам верил в это.

Я расправил плечи и поднялся в свою комнату.

Одевался я более тщательно, чем обычно. При этом я думал о том, как Верити поспешно сменил рубашку для Кетриккен. Как мог он быть таким слепцом по отношению к ней? А я к Молли? Что еще она делала ради нас, чего я так никогда и не понял? Мое страдание вернулось и стало сильнее, чем когда-либо. Сегодня. Сегодня, когда Шрюд отпустит меня. Я не могу позволить ей продолжать это самопожертвование. Но на данный момент я мог только выкинуть все это из головы. Я завязал волосы в воинский «конский хвост» – теперь-то я мог носить эту прическу с полным правом – и расправил свой синий камзол. Он немного жал в плечах, как и вся моя одежда в последнее время. Я вышел из комнаты.

В коридоре у покоев короля Шрюда я встретил Верити под руку с Кетриккен. Никогда прежде я не видел их такими. Внезапно передо мной предстали будущий король и его королева. Верити был одет в длинную официальную мантию цвета темной лесной зелени. Вышитая кайма из стилизованных оленей украшала рукава и подол. На голове у него был серебряный обруч с синим камнем – знак будущего короля. Я давно не видел на нем этого наряда. Кетриккен была одета в уже знакомое мне пурпурное и белое. Ее пурпурная мантия была очень простой, рукава короткие и широкие. Из-под них были видны другие, более узкие, белые. На будущей королеве были подаренные Верити драгоценности, ее тщательно уложенные волосы были искусно украшены сеткой из серебряных цепочек с вкраплениями аметиста. Я резко остановился, увидев принца и его супругу. Лица их были серьезными. Они явно собирались повидать короля Шрюда. Я официально представился и осторожно дал Верити знать, что король Шрюд звал меня.