Мы не европейцы. Я не европеец. Но казалось… Мне казалось, что мы движемся в правильном направлении, что мы, хотя бы некоторые, приобрели европейский лоск, манеры, повадки, желания, а кто-то даже – недвижимость. В 2004 году, десять лет назад, сразу после того, как победила оранжевая революция, я радостно писал приятелю в Киев: «Дружище, мы такое поколение, которое родилось в XX веке и ещё в СССР… Но мне кажется, что мы первые, у кого есть шанс встретить спокойную и благополучную старость в наших странах». Какие наивные слова!

Так к чему всё это? А к тому, что надо просто осознать и принять нашу столь необъяснимую и при этом очевидную неразрывность. Осознать, что мучения, беды и переживания – надолго. И что мучиться будем вместе. Никто в одиночку из этих мучений не выйдет: либо вместе, либо никак. С этим можно не соглашаться, этого можно не хотеть. Я лично никаких мучений не хочу. Но так будет, если будем друг друга продолжать терзать. Шансов расстаться у нас нет никаких. Значит, надо научиться жить вместе во враждебном нам вместе мире. Украинцы думают, что им теперь все друзья. Они так думают, потому что не европейцы. Европейцы не были бы так наивны. Мы же, в сущности, не враги. Даже тот, кто желает моей смерти только из-за того, что я русский, всё равно мне не враг. А я не враг ему. Он просто меня ненавидит, а я его сильно не люблю. Но нам не разорваться. Почему? Да по вышеперечисленным мной причинам, и ещё по миллиону таинственных, непостижимых причин, которые кроются в истории, в мироустройстве и миропорядке, в Божьем Промысле и просто в каждом отдельном неевропейце-русском и неевропейце-украинце, хотим мы этого или не хотим. Сейчас – не хотим. Сильнее, чем когда-либо.

Мне самому непонятны те неевропейские обида и гнев, которые во мне закипают и с которыми я ежедневно последние месяцы борюсь. И мне непонятен гнев с берегов Днепра или с берегов Десны, откуда с Черниговских земель пошла моя фамилия, мой род и предки… Мне непонятно, почему всё так происходит. Мне датчанин или фламандец гораздо понятнее, чем житель Чернигова или Житомира. Почему? Да потому, что фламандцы и датчане для меня существуют как-то все вместе, и в целом они если не на одно лицо, то на какой-то один общий и скучный характер. Мне они понятны, потому что понимать я их не желаю. Мне они не очень интересны. Я не европеец.

Мне не интересна сегодняшняя Европа. Мелочная и трясущаяся над своими ускользающими в небытие устоями, плачущая о своём былом комфорте и величии. Нет и не будет той Европы, которую любили Достоевский, Гоголь и Чехов. Нет и не будет даже той Европы, которой мы были потрясены в начале 1990-х годов. Сегодняшняя живёт отголосками прежнего, прежними мифами. И эти мифы возбуждают в нас, в украинцах и русских, те самые иллюзии, о которых я так много сказал. Мне неинтересны датчане, и поэтому они мне понятны. В целом. То есть непонятны совсем, и, повторюсь, у меня нет желания их понимать. Я упростил их для себя кажущимся пониманием. Я прекрасно знаю, что другого человека понять невозможно. Мы можем только по-своему объяснять какие-то поступки или слова другого человека. Эти объяснения кажутся нам пониманием. И в этом смысле мне Европа очень понятна. А вот украинцы во всём своём многообразии мне непонятны. И чем дальше, тем сильнее. Потому что я многих знаю, многих люблю, многими сильно дорожу, знаю их уклад, знаю образ жизни, знаю культуру, песни, еду, пейзажи, дороги, запахи, деревни и города. Знаю подробно. Поэтому и не понимаю того, что сейчас происходит с людьми. Очень хочу понять. И именно поэтому не могу. Не хочу и не могу упростить их жизнь и поступки своим пониманием. И уж тем более обидой.

Но как выясняется, понимание необязательно для совместных мук и страданий.

А что с этим всем можно сделать? Какой же из этого выход? Выход один – надо сесть и говорить. Нужно говорить, говорить, говорить. Выговориться! А потом договориться о том, как будем жить дальше. И договориться нужно так, чтобы никому не было обидно, и чтобы соблюдать договорённости… Чтобы без украинской страшно неевропейской Рады, где дерутся, чтобы без нашей столь же неевропейской Думы, где спят… Чтобы как-то по-хорошему, по-людски, и надолго…

Но договориться мы не сможем. Потому что мы не европейцы.

Хорошо помню очень активно прожитое мною время конца 1980-х и всех 1990-х годов. Я был активен, участвовал в выборах, даже брал открепительные талоны, чтобы непременно в них участвовать. Первую половину 1990-х мы с актёрами театра «Ложа» постоянно устраивали в основном забавные, но часто провокационные художественные акции и перформансы. Я беспрерывно занимался разными творческими и житейскими экспериментами, весьма решительными.

Я презрительно относился к официальному искусству и культуре в лице всего Союза писателей и художников сначала СССР, потом России. Не раз оскорбительно высказывался о том, что творится в нашем кемеровском драматическом и в российском репертуарном театре вообще. Я презирал и ненавидел кемеровскую братву и гопников, которые ходили в широких брюках и каракулевых кепках. У меня была аллергия на то, как жил мой родной город. Я с отвращением заходил в подъезд дома, в котором жил. Я не хотел ни видеть, ни слышать тех людей, с кем жил в одном подъезде: тех, кто плевал на пол, гадил в лифте и выбрасывал мусор в окна.

Думаю, что если бы у меня были тогда реальные возможности, скажем, волшебная палочка, боюсь, не поздоровилось бы моим землякам и согражданам. Отправлены бы они были куда-нибудь очень далеко или испепелил бы я их своим гневом.

Как остро я переживал тогда, что мой голос на выборах весит ровно столько же, сколько голос пьянчуги, который за бутылку дешёвой водки и блок сигарет голосует за кого скажут. Я горевал и негодовал из-за того, что я, человек с высшим образованием, прочитавший много книг, остро переживающий за судьбу страны, тонко понимающий происходящие исторические процессы, много работающий, хороший сын, муж и отец… И вот мой голос на выборах весит столько же, сколько голос бессмысленной злобной старухи, которая ненавидит всех и вся и голосует за коммунистов, или голос какого-нибудь придурка и маргинала, который голосует за Жириновского, потому что без него будет скучно и не прикольно. Я ощущал этих людей и людей, видящих происходящее сильно иначе, как тех, кто тянет мою Родину на дно, лишает её шансов на цивилизованное общемировое развитие, душит и загаживает мою страну, загаживает самим фактом своего существования и портит воздух своим дыханием…

Эти переживания мучили меня и делали жизнь невыносимой.

А потом я устал жить обидой и ненавистью. Устал настолько, что мне не хватало сил дышать. Я вдруг ощутил обиду и гнев в себе как опухоль, от которой надо непременно избавиться, иначе она меня погубит.

И тогда я написал то, из чего потом получился спектакль «Как я съел собаку».

Я понял тогда, что нужно отнестись к самому тяжёлому и тёмному опыту моей жизни без обиды. Нужно попытаться рассказать о трёх кошмарных годах моей юности на службе, отказавшись от ненависти, а главное – от обиды. Я понял тогда, что с обидой жить невозможно, потому что если я живу обидой – я живу прошлым, и это прошлое меня не отпустит.