крестьянину более или менее успешно конкурировать с технически лучше оснащенным европейским хозяйством. Однако при такой системе расширение производства приводило к сокращению потребления без достаточной денежной компенсации.

Картина становления социальных отношений в межвоенный период в деревне была бы неполной без упоминания, что этот процесс носил ярко выраженный анклавный характер, затрагивал поначалу небольшие площади и относительно немногочисленные районы. На большей части территории континента натуральное хозяйство сохранялось как господствующий уклад. Во многих случаях нарушенные во время колониальных захватов социальные и экономические нормы продолжали разрушаться или стагнировали. Хозяйство приходило в упадок. Прежние социальные структуры деградировали, но замена их новыми шла крайне медленно и в уродливых формах. Перемены в этих случаях касались прежде всего деревенской верхушки.

Крестьянская среда была очень разнородна по своему составу. К тому же в межвоенный период в ней бурно шли процессы имущественного и социального расслоения. Для имущественного накопления важнейшее значение имела близость к колониальным властям и «туземной» администрации. В обществах, становившихся классовыми еще в доколониальную эпоху, эта близость определяла степень и направление перераспределения богатства, в прежде бесклассовых обществах — степень и направление его накопления. В любом случае в колониальном обществе эта близость давала единственную возможность вертикальной социальной мобильности.

Члены «туземной» администрации, их родня, близкие и клиентела пользовались важными, хотя и законодательно не зафиксированными преимуществами (например, в «туземных» судах, при отправке на принудительные работы, сборе налогов и т. д.). В результате этого, а также подношений и безвозмездного труда своих соотечественников они быстро концентрировали в своих руках основное богатство — землю, начинали выращивать экспортные культуры (там, где это разрешалось), становились ростовщиками, открывали лавки. Своим детям они давали лучшее образование, и со временем те превращались в колониальных чиновников, начинали заниматься бизнесом, становились юристами, учителями, журналистами и т. д., пополняли ряды так называемой новой элиты, которая появилась в межвоенный период.

Какую бы систему управления ни использовала колониальная администрация, ей всегда нужны были грамотные чиновники–африканцы (будь то вожди или просто служащие любой ступени колониального аппарата), иначе управление было бы невозможно. Торговый капитал — от крупнейших фирм до мелких торговцев, разъезжавших со своими фургонами по самым непроторенным дорогам Африки, был заинтересован в появлении широкого слоя «европеизированных» африканцев с новыми потребностями и с денежными доходами, чтобы создать более емкий рынок для своих товаров. Европейские фирмы, монополизировавшие скупку сельскохозяйственной продукции, опирались на разветвленную сеть местных скупщиков–посредников. Обычно это были люди с зачатками европейского образования. Нужны были также учителя и священники–африканцы, которые могли бы более действенно распространять привитые европейцами идеи и представления, чем сами европейцы.

Да и в целом эффективная колониальная система требовала духовной переориентации африканских обществ. Мусульманство было сильным идейным противником колонизаторов, но не препятствовало эксплуатации как таковой. Верования доклассовых обществ базировались на таком комплексе представлений, который подразумевал лишь неравенство или маргинальную эксплуатацию в рамках клана, большой семьи и т. д.

Задачу духовной переориентации африканских обществ выполняли миссионеры, организовавшие сеть школ. Большинство учеников получали в них азы христианского образования, иногда вместе с ремесленными навыками. Африканцы чаще всего посещали лишь начальные классы, а затем шли работать. Продолжали образование очень немногие.

В межвоенный период в Тропической Африке существовало всего несколько средних школ, становившихся центрами формирования новой элиты (школа им. В. Понти в Сенегале, Королевский колледж в Будо в Уганде и др.). Высшее образование могли получить лишь единицы — те, кому удавалось попасть в университеты Европы, Америки или Южной Африки.

Переводчики, писари, священники, телефонисты, телеграфисты, мелкие клерки, учителя начальных классов — с этих профессий начиналось становление европейски образованной элиты. В Восточной и Центральной Африке в межвоенный период только этот уровень образования и был доступен африканцам. В Западной Африке, где у них было больше возможностей занять посты в средних звеньях колониальной администрации, и в Южной, с ее длительной историей колониального проникновения, в этот период в африканской среде уже существовала немногочисленная прослойка преподавателей, врачей, журналистов, юристов, издателей.

Какие бы посты ни занимали эти люди, их оклады, кругозор, образ жизни резко выделяли их из окружения. Во французских и португальских колониях грань между получившим европейское образование меньшинством и огромным большинством неграмотных подчеркивалась предоставлением образованным некоторых прав граждан метрополии. Они получали статус соответственно эволюэ или ассимилядуш, становясь как бы «черными европейцами».

Многие представители европейски образованной элиты сочетали профессиональную деятельность с предпринимательством. Эта прослойка стала базой для формирования в будущем как интеллигенции, так и некоторых слоев буржуазии. В то же время это была та социальная группа африканского общества, в которой раньше других начало формироваться национальное самосознание. Именно из нее вышло большинство лидеров организаций антиколонильной борьбы.

Важную роль в ряде африканских стран играли выходцы из Сирии и Ливана (сиро–ливанцы, или левантийцы) — в Западной Африке и выходцы из Индии — в Южной и Восточной. Левантийцы в Западной Африке занимали промежуточное положение между мелкими африканскими скупщиками сельскохозяйственной продукции и оптовыми европейскими фирмами. Они были также розничными торговцами. Активная торговая деятельность была характерна и для индийского населения Восточной и Южной Африки. В Восточной Африке индийцы, кроме того, использовались в колониальном аппарате и в качестве квалифицированной рабочей силы. Обе прослойки, таким образом, несмотря на значительные имущественные различия, в целом занимали в обществе промежуточное, двойственное социальное положение, эксплуатируя африканское население, но в то же время подвергаясь эксплуатации крупным европейским капиталом.

Новые формы антиколониального протеста

Десятилетия колониального раздела Африки были и временем вооруженного сопротивления африканцев — в Европе это называли «колониальными войнами». Некоторые из этих войн и восстаний приходятся и на начало XX в.: восстание «Маджи–маджи» в Германской Восточной Африке, гереро и кой–кой в Германской Юго–Западной Африке, зулусов в британской колонии Натал и ряд других. Но к межвоенному периоду уже уходило в прошлое сопротивление африканских народов в прежних формах: с копьями, щитами, стрелами, с традиционной тактикой межплеменных войн. Стало очевидным, что таким способом противостоять винтовкам, пушкам и пулеметам безнадежно.

С утверждением колониального господства и возникновением новых социальных слоев в африканских обществах появляются иные формы протеста. Разные народы овладевали ими в разное время в зависимости от уровня своего социально–экономического развития и глубины проникновения колониализма. Многие из тех форм, которые были известны на Юге Африки еще в конце XIX в., народы большинства стран Тропической Африки узнали только в 1920-1940‑е годы или даже позднее.

Среди новых форм антиколониализма одной из наиболее ранних и широко распространившихся были религиозно–политические, прежде всего афрохристианские, движения. Конечно, может показаться странным, что идеологическое обоснование антиколониализма многие африканцы заимствовали из той религии, которая пришла с завоевателями. Произошло