бурю по поводу доктрины в доказательство своей якобы правды, проводили параллель между аварией на Чернобыльской АЭС и трагедией на подводной лодке «Курск». Мол, и в том и в другом случае власти врали, общественность не получала своевременно достоверную информацию.

С полной ответственностью заявляю, что и это тоже является заблуждением уважаемых депутатов (не называю их фамилий, дабы не ставить в сложное положение), если не умышленными действиями. Я не принимал участия в морских учениях, но на Чернобыльской АЭС работал май, июнь и июль месяцы 1986 года (авария произошла 26 апреля 1986 года). При ликвидации последствий катастрофы руководил частями войск Киевского, Прикарпатского, Белорусского и отдельными полками ряда других военных округов, выделенных для этой цели. Ни на протяжении этого периода, ни в ходе последующих действий (я приезжал туда еще поздней осенью 1986 года) я не видел скрытых от народа действий ни у оперативной группы правительства СССР, которая размещалась непосредственно в Чернобыле, ни у самого правительства СССР. Если кто-то утверждает обратное, то это явная клевета. Не хочу никого выгораживать и защищать, но я против создания ложного представления у народа о катастрофе на Чернобыльской АЭС. Просто никто не мог первоначально представить масштаб и степень создавшейся опасности.

Безусловно, ошибки, неточное и несвоевременное информирование всегда случаются, когда происходят события, аналогов которым на практике еще не было. И в случае с Чернобыльской АЭС было точно так же. Ни специалисты – ученые самого высокого уровня (академики Александров, Велихов, Легасов, Письменный и другие), ни военные, в том числе военные ученые, ни тем более правительство страны не имели опыта действий при такой аварии на атомной электростанции. Поэтому, естественно, были и ошибочные решения, ошибочные действия, а в прессу проникала ошибочная информация. Бывали случаи, когда часами и даже сутками не знали, что же лучше предпринять, чтобы погасить наконец «дыхание» взорвавшегося реактора, который выбрасывал в атмосферу огромные смертельные дозы радиации для всего живого.

Логичен вопрос – но почему же были допущены ошибочные действия? Да потому, что механизм и технология предотвращения аварий на АЭС и ликвидации их последствий научно и тактически не были глубоко проработаны по всем мыслимым и немыслимым вариантам. В общих чертах вроде все было расписано, но предусмотреть все невозможно. А жизнь выдала такое, что пришлось отыскивать варианты решений уже на ходу. Действовать с чистого листа.

И никто ни от кого ничего не скрывал. Первому сообщению об аварии не придали должного значения потому, что не представляли всей серьезности и опасности происшедшего. Люди получали смертельные дозы облучения потому, что государство (в прошлом и сейчас) совершенно не занималось всесторонним просвещением населения, не готовило их к тому, чтобы умело действовать в экстремальных условиях, при экологической катастрофе. Безграмотность или низкая культура (в смысле понимания опасности ядерного излучения и заражения объектов и местности) населения и даже работников АЭС, попавших в зону высокой радиации, обернулись трагедией. Конечно, те, кто выполнял свой долг, были вынуждены действовать в смертельно опасной зоне, чтобы предотвратить распространение радиоактивной зоны и спасти тысячи наших сограждан. Это наши мученики и герои. Им – вечная благодарная память народа. Но никто ничего от народа не скрывал. Это факт.

Еще более сложной, как мне представляется, была ситуация с катастрофой подводной лодки «Курск» в Баренцевом море.

Любое военное учение – это не театральное представление, это не детская игра в казаки-разбойники, как некоторые представляют (я знаком с такими «знатоками» даже на высшем государственном уровне). Каждое учение, независимо от воли руководителя, проводится с большим риском, потому что личный состав имеет дело с оружием и боевой техникой. Тем более присутствует риск, если учение проходит с боевым применением оружия, то есть со стрельбой из всех видов стрелкового оружия, артиллерии и минометов, с пуском ракет, бомбометанием и штурмовыми действиями авиации. Атакующие линии танков, боевых машин пехоты и мотострелков быстро двигаются вслед за разрывами боевых снарядов и мин на расстоянии 300–400, а иногда и 200 метров. Представьте себе шквал сплошного огня от разрывающихся перед вами снарядов (огневой вал). И если по техническим причинам из многих, многих тысяч снарядов всего один сделает недолет, то может случиться беда.

То же и с учениями на море. Сам выход корабля, тем более подводной лодки – это уже риск. А если предусматривается применение даже не боевых, а практических торпед (болванок), то риск возрастает. Еще выше риск от возможного столкновения с рыскающими в районе учения подводными лодками США (они даже без наших учений заходят в территориальные воды, как это было в 1992 году в районе полуострова Рыбачий в Баренцевом море).

В то же время применение оружия и боевой техники, тактика действий и оперативное искусство, конечно, имеют многие особенности, которые не подлежат разглашению. И это положение действует во всех армиях и флотах мира. Есть понятие: военная и государственная тайна. И представители СМИ, а также их сторонники, требующие абсолютной свободы действий репортеров, должны понять: обеспечить им это даже просто физически невозможно. Тем более не все может быть показано и предано гласности. Хотя, конечно, отдельные общие фрагменты могут быть освещены. Все это решает командир. И обвинять его, жестко критиковать – все равно что жаловаться на плохую погоду. Иной раз становится стыдно за представителей СМИ, которые просто провоцируют военных на конфликт и буквально лезут туда, куда их вообще нельзя пускать или, может быть, именно в это время нельзя. Гласность и демократия – это не вакханалия и вседозволенность, это не хаос. Демократия предусматривает строгое выполнение законов и установленных на их основе норм. И если офицер сказал корреспонденту: «Нельзя!» – значит, вопрос закрыт.

Но если кто-то, по приглашению или просьбе самого корреспондента, попал в воинскую часть, то, конечно, объектом обзора может быть только то, что определит командир. Другое дело – общение с личным составом: солдатами, сержантами, офицерами и их семьями. В свободное от занятий время оно может быть продолжительным. И наши воины, особенно солдаты, привыкнув к корреспондентам, станут раскованными и откровенными в беседах. Здесь никаких препятствий не должно быть. Но если начались занятия и командир считает, что прессе надо удалиться, то это выполняется безоговорочно!

Вот и ситуация с «Курском». Обстановка сложилась, как принято говорить, нештатная, необычная – с подводной лодкой утрачена связь. Естественно, командующий Северным флотом – он же руководитель учения – принял экстренные меры по отысканию подводной лодки. Такое бывает не только на учении, но и на боевом дежурстве далеко от наших берегов. Но это совершенно не значит, что надо сразу