В какой-то момент девушка поняла, что если не сходит с ума, то по крайней мере теряет способность адекватно воспринимать окружающее. Никогда он больше не позвонит. Даже если он вспомнит о Шарлотте, его передернет от отвращения. Впрочем, нет: с ее стороны было самонадеянно рассчитывать даже на отвращение. Ведь это все-таки эмоция, чувство. А она, Шарлотта Симмонс, больше не вызовет у Хойта Торпа никаких чувств вообще.

Девушка лежала на спине, и очередная волна уныния и отчаяния снова захлестывала ее, она чувствовала, как слезы опять наполняют ее глаза, скапливаются под ресницами. Пришлось открыть глаза и протереть их — и она больше не увидела частичек пыли, пляшущих в солнечных лучах. В комнате стало темнее. Должно быть, солнце спряталось за набежавшую тучу. Шарлотта посмотрела в окно, и ее взгляд непроизвольно наткнулся на стопку библиотечных книг, лежавших на письменном столе. Господи, ну кому, кому все это нужно? Завтра пора сдавать письменную работу по курсу современной драматургии: темой реферата было исследование Сьюзен Зауэр творчества художницы-перформансистки Мелани Недерс — тоска редкостная, все так заковыристо-тупо и так безжизненно, как успела убедиться Шарлотта, заглянув в саму монографию и сопутствующие критические статьи… Самое обидное, что время, потраченное на подготовку реферата, можно считать потерянным: она все забыла начисто. Нужно браться за тему заново и начинать все с нуля. Шарлотта пришла в ужас от объема работы, который ей предстояло сделать к завтрашнему дню. При этом она ясно понимала, что вряд ли сможет в таком эмоциональном состоянии заниматься так же эффективно, как обычно: сосредоточиться на чем бы то ни было, проанализировать прочитанный текст — все это казалось ей сейчас задачей непомерной сложности. В общем — даже браться не стоит, что зря себя обманывать. Встану лучше завтра пораньше и напишу все на свежую голову. Впрочем, это ведь тоже самообман. Понятно, что ничего она не напишет. Да и кому все это нужно? Какой, спрашивается, смысл ломать голову и продираться сквозь метафизически-идиотское словоблудие какой-то Сьюзен Зауэр? На кой черт кому-то сдались ее книги, а уж тем более — написанные по ним студенческие рефераты?

Шарлотта была настолько убита горем, настолько морально растоптана, что даже не стала слишком сильно сопротивляться возникшим у нее в голове доводам, оправдывавшим невыполнение домашнего задания. Ей было так плохо. Ну что, спрашивается, она сможет сейчас написать или даже прочитать, если в глазах у нее все время стоят слезы, а в горле — комок? Нет, даже не комок — горло просто словно скручено в узел. Ну в конце концов сдайся, Шарлотта, перестань сдерживать рыдания, пусть все идет само собой. «Расслабься, дай себе выплакаться…» Она понимала, что это не просто судорога рыданий — она разрушает ее тело и душу и уничтожает все надежды… И вот спустя мгновение эти рыдания прорвались потоками слез — прорвались с обжигающей яростью, заливая и заставляя дрожать мышцы ее губ, подбородка, шеи и бровей, вырываясь между ресниц, вытекая из носа и из всех носовых пазух…

«А это еще что?»

Совершенно определенно Шарлотта вдруг услышала голос девушки, говорящий в рваном, синкопированном ритме, который всегда отличает телефонный диалог, когда слышишь только одного из собеседников…

Вот и выяснилось, что нет на свете лучшего слезоостанавливающего средства, чем появившаяся на пороге соседка. Все оросительные работы были моментально прекращены. Шарлотта перекатилась на бок лицом к стене, подтянула к груди колени, прикинувшись спящей в позе эмбриона, и как раз вовремя…

Дверь резко распахнулась, и…

— Да ты что?.. Ну да, само собой… — Как всегда громко и определенно в хорошем настроении.

Шарлотте не составило труда мысленно представить себе портрет вошедшей в комнату соседки: вот этот неизменный угол, под которым голова согнута к плечу; вот ухо, прижатое к телефону; вот глаза — не то вытаращенные, не то просто смотрящие куда-то вдаль, не фокусируясь ни на чем конкретном; вот согнутый локоть, на котором висит новенькая сумка от Такаши Мурамото, а из нее торчит и чуть не падает на пол всякое барахло…

— Да… да… ну да… конечно, давай-ка выкладывай все! Не трави душу! — верещала Беверли в трубку. — Где вы сегодня вечером занимаетесь?.. Погоди, погоди секундочку… Шарлотта, вот зараза! Это же мой диск… Ой, извини, лапочка, это я не тебе, это моя соседка совсем охренела — мои диски без разрешения слушает… вот и я говорю — вообще оборзела… — Продолжая ворковать в телефон, Беверли подошла к музыкальному центру, вырубила Бена Харпера и переключила чейнджер на диск Бритни Спирс «In the Zone». — Ну да, конечно, сегодня в кафе собиралась… подожди, а он, скорее всего, будет в библиотеке? Ну, может быть, и нам туда заглянуть… о-о-о-о, да просто подсядем к нему поближе, и все! Ну ладно, считай, забились. В семь увидимся.

После этого послышалось короткое «бип» отключаемого телефона, а в следующую секунду, судя по стуку, груда костей Беверли обрушилась в ее вертящееся кресло.

— Что, плющит? Перебрала вчера? — спросила соседка с искренней, прямо-таки даже сердечной заботой в голосе. Даже в том ужасном состоянии, в каком она находилась, Шарлотта не могла не отметить эту деталь.

— Да-а-а, — нараспев ответила Шарлотта, делая вид, будто самая большая неприятность в ее жизни — это появление Беверли, вырвавшей ее из похмельной дремоты. Она не рискнула обернуться, чтобы соседка не увидела…

Но такой ответ Беверли совершенно не устроил.

— Ну давай, колись — как все прошло? Знаешь, какое самое лучшее лекарство, когда тебя так колбасит? Выговориться надо!

Беверли проговорила это самым решительным и боевым тоном, и было очевидно, что просто так она не отстанет и отмазаться под видом спящей красавицы не удастся.

Шарлотта слышала, как соседка задышала в такт музыке, явно намереваясь начать подпевать Бритни Спирс. Бритни Спирс! Шарлотта готова была поклясться, что голова и плечи Беверли уже дергаются в ритме льющейся из колонок музыки. Она надеялась, что та отвяжется от нее, переключившись на вокально-танцевальные упражнения. Так оно и случилось, но лишь частично. Сознание Беверли словно раздвоилось. Одна часть ее, глубоко погрузившись в музыку, начала подвывать (полушепотом, полупением): «Come on, Britney, lose control!» Но другая часть, оставаясь в реальности, в своей комнате, потребовала громко, во всю силу легких:

— Эй, Шарлотта! Не слышу ответа! Колись, говорю!

— Ну… неплохо было, — сказала Шарлотта нарочито неопределенно. — Повеселились.

— Повеселились? Это хорошо. А как веселились-то? — Затем, без перехода: — «Shake it, Britney, shag and roll…»

В ответ — преувеличенно хмельным, вернее, похмельным голосом, по-прежнему лицом к стене:

— Как, как! Ну, поужинали, потом потанцевали и всякое такое.

— Судя по тебе, вы небось и спать не ложились! По крайней мере, голос у тебя… будто задницей говоришь! Нет, ну ты сама посуди: прихожу я, значит, домой — и что? Моя паинька-соседка лежит, скрючившись, на кровати посреди бела дня! Боже мой, да я поверить не могу! Неужели это ты? И что я должна подумать? Тебе плохо? Наверняка плохо, да только потому, что вчера очень хорошо было! Нет, представить себе только: у Шарлотты похмельный отходняк! Это же кому сказать: моя соседка нарезалась в дым с Хойтом Торпом! А куда же подевалась мисс Шарлотта Библиотечная Крыса? Да-а, ну и времена пошли! Короче: ты рассказывать будешь или нет? Чем вы там занимались?