– Я не за тридцать тысяч его купил.

– Конечно же нет, в магазине оно бы все семьдесят пять стоило. И кроме того, – он вдруг подтянул к себе стул, уселся, – ох, я совсем не знаю, что делать, – жалобно сказал он. – Не знаю даже, с чего начать.

– Ты о чем?

– Пожалуйста, скажи мне, что ты никак не связан со всеми этими делами.

– Делами? – осторожно переспросил я.

– Ну… – Из кухонного радиоприемника доносится утренняя передача о классической музыке, раздумчивая фортепианная соната. – За два дня до Рождества у меня тут побывал весьма нежданный гость – твой друг Люциус Рив.

Я словно бы в пропасть рухнул – мгновенно, стремительно, на самое дно.

– С весьма пугающими обвинениями. Я такого и представить не мог. – Хоби зажмурился, прикрыл глаза рукой, посидел так с минуту. – Так, нет, про это потом. Нет-нет, – сказал он, отмахнувшись от меня, едва я попытался заговорить. – Давай по порядку. Сначала про мебель.

Между нами протянулась невыносимая тишина.

– Я понимаю, тебе непросто было мне открыться, в этом я сам виноват. И понимаю также, что сам-то и поставил тебя в такие условия. Но, – он огляделся, – два миллиона долларов, Тео!

– Выслушай меня…

– Надо было записывать, у него там были фотокопии – накладные по отгрузкам, мебель, которой мы никогда не продавали и которой у нас вообще не было, вещи музейного уровня, которых на самом деле не существует, их было столько – в голове не укладывалось, поэтому в какой-то момент я просто и считать перестал. Десятки! Этакого размаха я и вообразить себе не мог! И насчет подсадки ты мне наврал. Совсем не это ему нужно.

– Хоби, Хоби, послушай. – Он и смотрел на меня, и как будто бы не видел вовсе. – Прости, что тебе вот так вот пришлось обо всем узнать, я надеялся, что успею сначала все уладить, но… уже все в порядке, слышишь? Теперь я все могу выкупить, до последней щепочки.

Но он вместо того, чтоб облегченно вздохнуть, только покачал головой:

– Плохо как, Тео. Как же я мог такое допустить?

Не растеряйся я так, то напомнил бы ему, что он просто доверился мне и принимал за чистую монету все, что я ему говорю, – вот и вся его вина, но на лице у него было написано такое искреннее недоумение, что у меня духу не хватило ему хоть слово сказать.

– Почему это все зашло так далеко? Как же я не замечал ничего? Он мне показывал, – Хоби отвернулся, снова быстро, недоверчиво замотал головой, – твой почерк, Тео. Твою подпись. Стол работы Дункана Файфа… комплект шератоновских обеденных стульев… Шератоновская софа, отгружена в Калифорнию… Я сам эту софу сделал, Тео, собственными своими руками, ты сам видел, как я ее делал, это такой же шератон, как вон тот пакет из “Гристедес”. Рамки все новые. Даже подлокотники – и те новые. Там настоящих – только две ножки, я же при тебе на новых ножках желобки протачивал…

– Прости, Хоби… налоговики каждый день названивали… я не знал, что делать…

– Да понимаю я, что не знал, – ответил он, хоть, как мне показалось, и взглянул на меня вопросительно. – Там в магазине настоящий Крестовый поход детей был. Да только вот, – он отодвинул стул, поглядел в потолок, – почему ты не остановился-то? Почему продолжал их продавать? Мы же тратили деньги, которых у нас, по сути, не было! Увязли по уши! И это длилось годами! Даже если б мы могли все выкупить, а на это у нас денег точно нет, и ты сам прекрасно это знаешь…

– Хоби, во-первых, деньги у меня есть, и во-вторых, – мне хотелось кофе, я клевал носом, но на плите кофейника не было, а приниматься варить кофе именно сейчас вот уж точно не стоило, – а во-вторых, ну я не буду говорить, что все, мол, в порядке, потому что совсем все не в порядке, я просто пытался подлатать кой-какие дыры и расплатиться с долгами, и я не знаю, почему это все зашло так далеко. Но… нет-нет, ты послушай, – настойчиво сказал я, потому что видел, как он растворяется, ускользает от меня – мама так же делала, когда ей приходилось сидеть и выслушивать какое-нибудь особенно путаное и дикое отцовское вранье. – Не знаю, чего он там тебе наговорил, но теперь деньги у меня есть. Все нормально. Понял?

– Даже спросить не осмеливаюсь, как ты их достал, – и, откинувшись на спинку стула, печально спросил: – А на самом-то деле – ты где был? Можно спросить?

Я закинул ногу на ногу, снова поставил ноги на пол, провел ладонями по лицу:

– В Амстердаме.

– Но почему в Амстердаме? – Я промямлил что-то в ответ, а он сказал: – Я думал, ты не вернешься.

– Хоби…

Я сгорал со стыда, я ведь так старательно прятал от него свою мошенническую природу, демонстрировал ему только подчищенную, отглаженную версию себя, не постыдную, негодную сущность, которую я так отчаянно скрывал – обманщика и труса, лжеца и афериста..

– Почему ты вернулся? – он говорил теперь быстро, жалобно, как будто хотел сплюнуть все слова, разволновавшись, он вскочил, заходил по комнате, зашлепали по полу тапочки. – Я думал, больше тебя не увижу Всю прошлую ночь – последние две-три ночи – я глаз сомкнуть не мог, все думал, что же делать. Крах. Катастрофа. И украденные эти картины во всех новостях. Ну и Рождество. А тебя – тебя нигде нет! На звонки не отвечаешь, и где ты, никто не знает…

– Господи. – Тут мне стало по-настоящему дурно. – Прости. И слушай, слушай, – заторопился я, рот у него сжался в нитку, он тряс головой, как будто уже отгородился от всех моих слов, и слушать, мол, нечего, – если ты из-за мебели переживаешь…

– Из-за мебели?! – Мирный, терпеливый, бесконфликтный Хоби заклокотал, как бойлер, который вот-вот взорвется. – Да кто говорит про мебель?! Рив сказал, ты запаниковал, удрал, но, – он быстро-быстро заморгал, пытаясь взять себя в руки, – я не верил, что ты на такое способен, не мог в такое поверить и боялся, что все куда хуже. Сам понимаешь, о чем я, – полусердито прибавил он, когда я ничего не ответил. – Что мне было думать? Ты так внезапно сбежал с вечеринки… А мы с Пиппой, ох, ты даже не представляешь, что было – хозяйка вечера надулась, “а где это жених?”, фырк-фырк, ты так быстро ушел, на ужин после вечеринки мы приглашены не были, поэтому тоже сбежали, и тут – представляешь, каково мне было – возвращаюсь, дома все двери открыты, стоят нараспашку практически, из кассы пропали все деньги… И бог бы с ним, с ожерельем, но ты и записку Пиппе оставил такую странную, она разволновалась не меньше моего…

– Она волновалась?

– Конечно, она волновалась! – Он резко взмахнул рукой. Он чуть ли не кричал. – Что нам было думать? И тут еще кошмарный этот визит Рива. Я затеял пирог, не надо было вовсе дверь открывать, но я думал, что это Мойра… девять утра, а я стою в дверях, весь в муке, раскрыв рот, и пялюсь на него… Тео, почему ты это сделал? – с отчаянием спросил он.

Не понимая, о чем он – я много чего наделал, – я в ответ только отвернулся и покачал головой.

– Такая нелепица, как в такое вообще поверишь? Да я, по правде сказать, и не поверил. Потому что я понимаю, – я все молчал, и он продолжал говорить, – слушай, насчет мебели мне все понятно, ты не мог поступить иначе, и уж поверь, я тебе благодарен, если б не ты, я б сейчас работал на дядю и жил бы в каморке с клопами. Но, – он засунул кулаки поглубже в карманы халата, – но остальной весь этот бред? Разумеется, я пытался прикинуть, ты-то как во всем этом замешан. Еще бы, ты же сбежал, почти никому и слова не сказав, вместе с этим твоим приятелем, который, ты уж прости, юноша очаровательный, но вид у него такой, будто сидел он не раз…