Лиза утвердительно кивнула. Господин Казаринов хотел продолжить свою пламенную речь, но один из сидящих за столом руководителей восстания, – тот самый, что минутой раньше слегка занервничал при известной случайной реплике Александра Иосифовича, – воспользовавшись секундной паузой, все-таки перебил оратора.

– Вы правы, товарищ! – громко сказал он, поднявшись из-за стола. – Наша сила в единении! Вместе мы победим ненавистный царизм!

Александр Иосифович опять же про себя отметил, что этот вождь прервал его вовремя, – когда он вроде бы приблизился к упоминанию якобы известных ему подробностей провала экспедиции Лизы и ее спутника в Иркутск.

– Вы говорите исключительно справедливо. Но давайте продолжим наш разговор чуть позже. Сейчас нас ждут неотложные дела. Друзья, – сказал он Мещерину с Самородовым, – немедленно берите свои команды и отправляйтесь к Каланчевке. Сегодня мы должны еще раз попытаться взять Николаевский вокзал. По сообщениям от товарищей из Питера, в Москву направляются войска, – это по нашу душу, как вы понимаете! Поэтому дни предстоят, верно, жаркие. Вы же, девушки, проберитесь на Даниловскую мануфактуру, – от них со вчерашнего дня нет никаких вестей, – скажите им держаться сколько возможно. И стараться наступать! Наступать! На Пресню не спешить! Нам важно, чтобы они как можно дольше оттягивали на себя неприятельские силы. Все! Каждый свой маневр знает – вперед!

– Сергей, – обратилась Лиза к этому распорядителю, – Александр Иосифович наш надежный товарищ. – Она даже подошла к Казаринову и коснулась его руки, показывая, насколько он близок ей и как она болеет о его благополучии. – Он может быть очень полезен общему делу. Пожалуйста, выслушайте его, – попросила она, словно до сих пор хозяева не дали гостю и рта раскрыть. – И надо как-то позаботиться о нем.

– Выслушаем и позаботимся, – заверил ее Саломеев.

Когда отряженные по своим заданиям бойцы и курьеры вышли за дверь, Самородов тихонько, так, чтобы не услышала Лиза, сказал Мещерину:

– Ну, если Казаринов – революционер, на революции крест можно ставить.

– Да нет, ты ошибаешься, – так же тихо пробубнил в ответ Владимир. – Самое смешное, что революция теперь именно-то и может выйти. Если он и правда взялся за дело. Только что это будет за революция такая и каково наше место в ней, я даже представить себе не могу.

Саломеев попросил Александра Иосифовича подождать окончания совещания военно-боевого штаба, как он выразился, и недолгое время спустя вышел к нему. Он проводил гостя в дальнюю каморку, чтобы там поговорить с ним приватно. Александр Иосифович уже хорошо знал, как ему следует вести себя с этим вожаком, на каких его струнах можно сыграть с наибольшею для себя пользой. И первое, что он сделал, когда они уединились, заявил в лоб, как говорится, Саломееву о своей доподлинной осведомленности в деталях провала московской диверсионной группы и погибели ее предводителя. При этом Александр Иосифович испытующе глядел в самые глаза собеседнику.

– И если со мной что-то случится, – на всякий случай предупредил он Саломеева, – то мои иркутские и томские товарищи немедленно обнародуют подробности этого происшествия. Так мы условились.

Если этот тип, думал Александр Иосифович, сейчас начнет расспрашивать о каких-то никому не ведомых подробностях, то можно считать, что он соскочил с крючка. Потому что подробностей-то ему можно наговорить каких угодно – хоть самых невероятных здесь же насочинять, – но он-то при чем? А вот если он теперь как-то увильнет от оглашения обстоятельств, то таким образом обнаружит боязнь их оглашения, а значит, признает, подтвердит, что они для него нежелательны и опасны.

Между тем Саломеев лихорадочно соображал, куда клонит этот свалившийся на его голову иркутский и томский товарищ, и если он действительно прознал что-то по делу Гецевича с Гимназисткой, то как от него избавиться. Во всяком случае, решительно изобличать его он, судя по всему, не намерен, даже если что-то и пронюхал, потому что сделал бы это раньше прилюдно, а раз шантажирует без свидетелей, значит, имеет какие-то личные, своекорыстные, очевидно, виды. Интересоваться обстоятельствами дела Саломеев не стал.

– Что вы хотите? – произнес он примирительно.

Тут уже Александр Иосифович окончательно взял ситуацию в свои руки.

– Действий! Решительных революционных действий! – отчеканил он. – Это извинит нас с вами за некоторые прежние наши ошибки и опрометчивые деяния, – на всякий случай на что-то намекнул он, сам толком не зная на что. – Я вам предъявил уже свидетельство признания своих заслуг от нашей деспотии. Этими свидетельствами обклеен весь Транссиб. Вы не можете не понимать, что жизнь моя в опасности!

Саломеев согласно кивнул головой.

– Вы должны помочь мне перебраться за границу, – продолжал Александр Иосифович. – В Германию или в Англию – все равно.

Саломеев снова кивнул.

– Я надеюсь, вы не строите иллюзий насчет возможной победы восстания? – скорее утвердительно, нежели вопросительно сказал Александр Иосифович. – О скором прибытии в Москву дополнительного войска мне было известно помимо вас, – глазом не моргнув, соврал он. – Почему шансов, по совести сказать, у нас никаких нет.

– Ну что ж, – ответил Саломеев, – значит, это восстание будет нам полезным уроком. В другой раз не повторим нынешних ошибок и наверно победим. Да, в сущности, мы и теперь победили, хотя, соглашусь, временно: Москва почти целиком наша. Из всех вокзалов нам не принадлежит лишь один! Даже некоторые полицейские участки нами захвачены. Полиция вообще от нас прячется и лишь предательски обстреливает дружинников из форточек. Московский гарнизон в основном не покидает казарм: офицеры боятся выпустить солдат на улицу, потому что, того и гляди, они пополнят ряды повстанцев. Самые злейшие наши враги – казаки, но они оказываются беспомощными при избранной нами новой тактике действия мелкими боевыми группами. Так что мы хозяева в Москве! Сегодня, во всяком случае. А что будет завтра… поживем – увидим! – Он говорил громко, чеканно, рассчитывая, возможно, что его слова будут услышаны еще где-то, помимо этой комнаты.

Ответил Александр Иосифович не сразу. Когда Саломеев заметил, что Москва теперь почти целиком в руках восставших, он крепко задумался о чем-то. И так и не мог выйти из задумчивости, даже когда собеседник умолк.

Наконец он заговорил:

– Мне необходимы новые документы. Когда вы сможете их сделать?

– Завтра утром будут готовы, – уверенно ответил Саломеев. – И можете ехать. Мы понимаем, чем вы рискуете, задерживаясь в России. Вы, разумеется, нуждаетесь в деньгах – можете рассчитывать на наше товарищеское вспомоществование.

Александр Иосифович с удовлетворением отметил про себя, что этот предводитель, очевидно, счастлив был бы поскорее от него избавиться. Он сколько-то еще помолчал деловито, словно что-то прикидывая, соображая о чем-то в уме.

– Да… не всякий анфас смотрит со стен по всему Транссибу, – вздохнул Александр Иосифович, еще раз ненароком якобы напоминая собеседнику о своих выдающихся заслугах и подчеркивая, насколько незавидна, в отличие от менее знаменитых товарищей, здесь, в России, может быть его собственная участь. – Но вот что, – он хватился, что совсем не об этом собирался вести речь, – вы говорите, документы будут только завтра? Тогда вот еще какое дело… Повстанцы захватывают участки и повсеместно расправляются с крупными полицейскими чинами, если те попадают к ним в руки? То есть попросту убивают их?