– Она долго болела? – спросила Эри.

– Много лет. Апоплексический удар. Сначала пострадала, в основном, ее память. Иногда наступал временный паралич. В конце она больше не узнавала меня, она вообще не узнавала никого.

– И вы заботились о ней?

– К тому времени только я и остался. Не считая папы, – он рассыпал волосы Эри у себя на коленях, они укрыли его колени, как шалью, а он снова и снова запускал в них пальцы.

– Когда я расчесывал ей волосы, она успокаивалась. Они были таким же длинными, как ваши, только темнее, с белой прядью, которая шла от виска до самых кончиков. Она всегда просила меня заплести ей косу на ночь. Мне нравилось это, – чтобы поднять настроение себе и ей, он наклонился вперед и одарил Эри дразнящей улыбкой:

– Не хотите ли вы, чтобы я заплел вам косу?

Она наклонила голову застенчивым движением, отчасти кокетливым, но при этом преисполненным очарования:

– Разве я выгляжу неспособной самостоятельно позаботиться о своих волосах?

– Да, – сказал он с усмешкой. – Вы похожи на лесную нимфу, беспомощную и обреченную, нимфу, которой нужен хранитель.

Ее волосы чувственно заскользили по его коленям, когда она отняла их. Ее взгляд было трудно прочесть из-за полуопущенных ресниц, на губах блуждала плутовская улыбка, выдававшая ее игривую натуру:

– Но вы – хранитель маяка, а не хранитель нимфы.

– Откуда вы знаете? – Бартоломью схватил ее за кончики волос и легонько потянул их к себе. – Возвращайтесь сюда, и я покажу, каким хорошим хранителем я могу быть для вас.

Ее смех окатил его свежестью и мягкостью орегонского дождя, мелодичного, как трели белоголового воробья.

– Нет, – сказала она. – Я не уверена, что доверяю вам.

– Вы боитесь, что я могу вас пощекотать или что-нибудь в этом роде?

– О нет. Я бы не позволила вам щекотать меня.

– И как же вы собираетесь остановить меня?

Он кинулся на нее, и оба упали на толстую волчью шкуру, лежащую на полу, перекатываясь и хихикая, когда он щекотал ее. Она шлепала по большим рукам, которые, казалось, одновременно гуляют по ее спине, талии, добираются до подмышек.

– Это нечестно, – выдохнула она. – Прекратите!

– Э нет, вы моя нимфа и должны подчиняться моей воле.

– Никогда!

Она снова перекатилась, чтобы увернуться от пальцев, щекотавших ее под мышками, и неожиданно в руке Бартоломью оказалась ее мягкая, круглая грудь.

Эри замерла, окаменев.

У Бартоломью перехватило дыхание. Его улыбка исчезла.

Эри молча смотрела на него, широко раскрыв глаза от неожиданности, ее губы были влажными и полуоткрытыми – на расстоянии нескольких жалких дюймов! Ниточка пульса у нее под ключицей билась в сумасшедшем ритме взмахов крыльев колибри, и он понял с внезапной и необъяснимой ясностью, что она так же жаждет поцелуя, как и он. Исполненный дикого возбуждения, напряженно осознавая, что вот-вот потеряет контроль над собой, он приблизил свои губы к ее губам.

Поцелуй получился воздушным, они едва коснулись друг друга губами, пробуя их на вкус и прислушиваясь к своим ощущениям. Он откинул голову, чтобы посмотреть на нее, и увидел, что у нее закрыты глаза. Так и не открыв их, она приподняла лицо, как будто приглашая его быть смелее.

Бартоломью застонал и сдался.

Ее губы затрепетали, встретив его. Он наклонил голову, чтобы поцелуй получился полным и настоящим. Запах ландыша и еще более пьянящий аромат женщины ударил ему в голову. Вкус ее губ был таким же сладким и свежим, как экзотический плод, сорванный прямо с ветки. Плод страсти, спелый и мягкий. Он испытывал экстаз. Его рука, сжимающая ее грудь, потяжелела. Негромкие хрипловатые звуки, которые вырывались у нее, только разжигали пламя его страсти. Он провел языком по соблазнительному рисунку ее губ, нашел и исследовал эту очаровательную родинку, видение которой преследовало его с того момента, когда он впервые ее увидел. Он заставил ее шире раскрыть губы и проник своим языком вовнутрь. Она едва не задохнулась от такого вторжения и попыталась отодвинуться, но он крепко держал ее.

– Открой их для меня, сладкая нимфа, – прошептал он, прижавшись к ее губам. – Дай мне попробовать тебя.

Дрожь прошла по ее телу, когда она подчинилась его требовательному языку. Он провел языком по шелковистой внутренней поверхности каждой губы и перешел к зубам, любовно обхаживая искривленный зубик, который буквально свел его с ума. Он простонал:

– Эри, Эри, если я не возьму тебя сейчас, я умру.

Ее ответ был произнесен низким и дрожащим голосом:

– Что вы имеете в виду… взять меня?

Бартоломью оторопело уставился на ее раскрасневшееся лицо. Он забыл, какой невинной она была, забыл о своей жене, забыл обо всем, кроме своей слепой, отчаянной потребности в ней.

– Господи Боже, – пробормотал он. – Что я наделал?

– Бартоломью? – Эри потянулась к нему. Ее кожу покалывало иголочками от волны холодного воздуха, хлынувшей на нее после того, как он отпрянул от нее и поднялся на ноги.

– Простите меня, этого никогда не должно было произойти, – пошатываясь, как будто от боли, он направился к двери и снял с крючка свою куртку:

– Ложитесь спать и забудьте об этом.

– Я не хочу забывать, я хочу понять, – Эри медленно выпрямила свое отравленное страстью тело и попыталась избавиться от чувства смущения. – Вы сказали, что если не возьмете меня, вы умрете. И после это вы вскакиваете и уходите? О чем вы говорили?

– Ложитесь спать, Эри, – его голос прозвучал хрипло. Он натянул дождевик поверх куртки и накинул капюшон на свои взъерошенные волосы. – Забудьте о том, что здесь произошло.

Она встала и шагнула к нему, протянув обе руки:

– Как я могу, когда я даже не представляю, что именно должна забыть?

Дверь захлопнулась за ним.

– О… о, черт! – Эри топнула ногой и резко повернулась к камину, обхватив себя руками, чтобы согреться – от открытой па мгновение двери потянуло холодом.

Ничего не видя перед собой от гнева и досады, Бартоломью слепо и безо всякой цели вышагивал сквозь дождь и грязь. Что на него нашло? Еще несколько минут, и он бы взял ее. Он бы лишил ее невинности и тем самым совершил бы измену. Не только по отношению к Хестер, а измену всему, что его окружало, в том числе и по отношению к Причарду. Он – мерзавец, гнусный ублюдок, самый аморальный распутник, какого только можно представить.

Хестер знала это – с самого начала. Все эти годы, пока с похотью в глазах и проклятием в душе он следил за ней, ходившей по пропахшему настойкой опия отцовскому дому, она знала это. И использовала это против него. Затем, в один проклятый день, когда он поддался своей потребности в ней и сделал ее своей женой, она выставила его из своей комнаты. Она смеялась из-за двери до тех пор, пока он не ворвался вовнутрь, не сорвал халат с ее тела и почти изнасиловал ее.