Было уже почти все готово, расписано, описано, подсчитано, проанализировано, как вдруг Роза увидела у себя в записях маленькую неточность. Она хорошо помнила лист с белым пятном – прямоугольным, не очень ровной формы, с выступами. Такие пятна на оттисках появлялись тогда, когда резчик оставлял место, чтобы заполнить его позднее, но по какой-то причине этого не делал. Или когда он ставил заплатку вместо выкрошившегося фрагмента, но вырезать на нем текст забывал. Этот лист был из книги, которая лежала в ИВАН-е29. Роза скрупулезно измерила лист, рамку, буквы, пагинации. И вот встречает в Салтыковке книгу с таким же листом, но размеры его иные. Ладно бы бумага. А рамка? Не могло же быть двух оттисков разного размера с одной доски. Роза отправилась в ИВАН перепроверять. Нет, все точно. Еще раз померяла в Салтыковке. Все правильно. Скатала лист с пятном в трубочку и, дрожа, вынесла из института. Когда положила его рядом с листом из Салтыковки, оказалось, что они совершенно идентичны, все детали совпадали, вплоть до каких-то огрехов, кривых букв, ошибок. Все детали совподали, кроме одной – листы отличались на 7 мм.

Вечером, лежа в постели в общежитии, Роза думала про эти миллиметры. Про Петьку она не думала, эта боль была глубинной и постоянной. Про то, что будет делать после окончания, не думала. Чего тут думать – перспективы поступить в аспирантуру нет. Какие перспективы у простой марийской девушки? Вон, Татка боится, что ее не возьмут. Что уж про Розу говорить? Так что она думала про миллиметры.

В Институте ботаники Розе объяснили, что доски, которые варились в масле, выдерживались на солнце несколько лет, и так два-три раза, не могут ссохнуться. Расколоться – да, и то скорее от механического воздействия, но не ссохнуться. А вот бумага… Если та, на которой сделан оттиск, была свежей, еще содержащей влагу, то с течением времени да, она могла усохнуть. Роза с молодым аспирантом-ботаником даже вычертили график усушки-утруски бумаги в зависимости от органического материала, из которого она была произведена.

Защита диплома прошла блестяще. Все ее хвалили. Особенно всех потряс график. Один член комиссии, уважаемый академик, даже предложил Розе работу в Эрмитаже. Он сначала узнал, что у той нет постоянной прописки в Ленинграде, а потом смело предложил. Но Таткин папа сделал Розе временную прописку, и академику пришлось сдержать слово. Розу взяли в Эрмитаж уборщицей.

– Розка, не дури, – кричала по телефону мама. – Быстро возвращайся. Какой уборщицей?! Найдем тебе тут работу. Тетя Нина, если что, обещала взять в управление. Серега на Тракторном работает. Зарплата хорошая. Еще вроде ждет тебя. А то его быстро какая-нибудь заарканет. Парень-то хороший. Подумай, женихов на тебя охотников не много, чего уж. Катька вон, скучает по тебе, аж куклу Розкой назвала.

Но Роза была счастлива. Постепенно на своих досках и бумаге она защитила диссертацию, Эрмитаж выбил ей прописку и дал комнатку. Роза стала высочайшим специалистом по ксилографии Центральной Азии. Единственным в России, да и в мире. Что за доски, из какого дерева, какого века, чем, в каком монастыре резаны – Роза может определить, взглянув на них мельком. Иногда даже резчика назовет. Про бумагу, особенно тибетскую, расскажет вплоть до того, в окрестностях какого монастыря она произведена. А уж о стилях, способах резьбы и говорить нечего. Даже Йон Свенссон на нее чуть ли не молится, а он – профессор Кембриджа как-никак. Роза часто ездит в командировки. То в Кяхту, то в Париж, то еще куда-нибудь. Ее слово в профессиональном мире – как диплом или сертификат. Роза сказала, значит, всё!

Так и живет Роза. К ней ходит Самуил Аркадьевич из реставрационной. У него жена больная, уже который год лежит. Он хороший. Продукты приносит, блинчики печет. Вечерами Роза ест кашу и смотрит по телевизору детектив. А потом ложится спать. Устает очень. В ногах пристроится кот Васька. Полежит-полежит и уходит. Кастрированный, а все равно как все мужики. И Роза остается одна. Со своей тоской.

Из жизни тийрэнов 30

анекдот

Эрлик-хан задумывается. Беседа с Манджушри. Решение найдено!

Владыка буддийского ада Эрлик-хан страдал. У него болели суставы ног. На левом колене вообще какая-то шишка вскочила. Чем только он не мазал ее! Уж владыке ада доступно многое. И букашек-таракашек толкли ему верные слуги, и какие-то хрящики животных и людей вываривали в смеси смолы и меда. Ничего не помогало. Вроде полегчает, а стоит понервничать, все сначала – ноет и ноет. А как не нервничать? То приведут в ад по ошибке праведника, то, наоборот, упустят злодея – ведь работать приходится с настоящей бестолочью.

Когда что-то болит, и сам даешь слабину. Недавно одного вместо горячего ада послал в ад железных копий. Теперь уж не вернешь. Его копьями бросают туда-сюда, а он доволен, барахтается там в свое удовольствие. Что ему копья? Тьфу, растереть и забыть. В горячем аду ему было бы не так сладко. Что уж говорить – промахнулся Эрлик. И все из-за суставов проклятых.

Может, и не только из-за суставов. Эрлик стал замечать за собой в последнее время какое-то равнодушие, потерю интереса к жизни. Раньше его очень забавляли мучения обитателей ада. Вопят, просят-умоляют… А он им: «Нечего было ухудшать карму! Размечтались – и мясо съесть, и на олбок31 сесть. Нет, братцы, не выйдет! Давайте-ка ко мне, в 18 разрядов ада. Я вам тут покажу, что почем…» Сейчас даже это не интересно. Ну, мучаются и мучаются, вопят и вопят. Никакой радости. Недавно залетела к нему одна дагиня32. Так у него ничего не дрогнуло даже! Еще полгода назад он рассказывал ей о приемах вырывания ногтей и прямо горел весь. Она: «Фу, как вы можете, это же неэстетично». А он – раз! И показал ей, что эстетично, а что неэстетично. Ха! Будет она тут ему задом вертеть. Теперь даже не взглянул на нее. Намазалась вся, окурилась благовониями, видно, что-то надо… Но он даже с трона не встал, пф, дура…

Пойду-ка к Манджушри, решил Эрлик. Может, что подскажет.

Манджушри был бодхисаттвой мудрости. По линии бодхисаттства он за дагинями не бегал. Так, если уж подвернется. «Кушать да, а так – нет». По линии мудрости был мудрым. Манджушри чинил часы. Очень он любил это занятие. На нем была любимая жилетка. Теплая, мягкая, к телу приятная, прелесть.