– Не очень, – отвечаю я, и меня начинает трясти.

Джейк излучает заботу, которой я не заслужила. Он встает, пытается посадить меня рядом с собой, но я впервые не поддаюсь и сажусь в кресло рядом с диваном.

– Тебе лучше сесть, когда я буду рассказывать.

На лбу у Джейка появляется морщина. Он снова садится, на этот раз на край дивана, опирается локтями на колени и пристально смотрит на меня.

– Эдс, ты меня пугаешь.

– Такой уж выдался пугающий день, – говорю я, наматывая на палец прядь волос. Мне будто песок в горло насыпали. – Эта тетка-детектив хотела со мной побеседовать, потому что думает, будто я… будто все мы, кто был в тот день оставлен после уроков с Саймоном… что мы его убили. Что мы нарочно добавили ему в воду арахисового масла, чтобы он умер.

Тут до меня доходит, что я, наверное, не должна была ему это рассказывать. Но я привыкла рассказывать ему все.

Джейк смотрит на меня, мигает, потом смеется коротким лающим смехом.

– Эдди, это совсем не смешно.

Он практически никогда не называет меня настоящим именем.

– Я не шучу. Она думает, что мы это сделали, потому что он готовил пост в «Про Это», в котором упоминался каждый из нас. И мы не могли допустить, чтобы это стало известно. – У меня появляется искушение сперва передать ему другие сплетни (видишь, не одна я такая!), но я этого не делаю. – Там было и про меня, и это правда, и я должна тебе рассказать. Должна была еще тогда, когда это случилось, но боялась.

Я смотрю в пол, не отрывая глаз от выбившейся из коврового покрытия нитки. Если ее потянуть, наверняка расплетется целый участок.

– Рассказывай, – произносит Джейк, и я не могу понять его тон. Совсем.

Господи, как это может быть, что сердце стучит словно молот, а я до сих пор жива? Оно же должно было выскочить из груди.

– В конце прошлого учебного года, когда ты был с родителями в Козумеле, я встретила на пляже Т. Д. Мы раздобыли бутылку рома и напились. И я пошла к нему домой, и я… – Слезы текут по моим щекам и капают на ключицы.

– И ты что? – спокойно спрашивает Джейк.

Я запинаюсь, стараясь найти слова, которые бы звучали не так ужасно. Но Джейк повторяет:

– И ты – что?

Он произносит это с такой силой, что слова выскакивают из меня сами.

– Мы переспали. – Я содрогаюсь от рыданий и едва могу говорить. – Джейк, мне очень жаль, я очень сожалею, это была глупая, страшная ошибка, мне страшно, страшно жаль.

Джейк минуту молчит, а потом раздается его ледяной голос:

– Значит, тебе жаль. Ну это класс. Тогда, выходит, все в порядке. Раз тебе страшно жаль.

– Правда жаль… – бормочу я, но он вскакивает и начинает бить кулаком в стену. Я не могу сдержать удивленный вскрик. Штукатурка на стене трескается, посыпая синий ковер белой пылью. Джейк трясет кулаком и бьет в стену еще раз, уже сильнее.

– Блин, Эдди! Ты черт-те сколько времени назад трахнула моего друга, с тех пор все время мне врешь, и тебе жаль? Да что с тобой стряслось, черт побери? Я же с тобой как с королевой!

– Я знаю, – всхлипываю я, глядя на кровавые мазки, оставленные на стене его костяшками.

– По твоей милости я общался с парнем, который ржал у меня за спиной, когда ты вылезла из его постели и влезла в мою, будто ничего и не случилось. Делая вид, что тебе на меня не наплевать.

Джейк почти никогда не ругается при мне, а если случается, то тут же извиняется.

– Я не делаю вид! Джейк, я тебя люблю. Всегда любила, с того самого момента, как тебя увидела.

– Так зачем ты это сделала? Зачем?

Я задавала себе этот вопрос все эти месяцы и ничего не могла придумать, кроме нелепых оправданий. Была пьяна, была глупа, была не уверена в себе. Наверное, последнее ближе всего к истине: годы, когда я была гадким утенком, взяли свое.

– Я совершила ошибку. И сейчас сделала бы все, чтобы ее исправить. Если бы могла все изменить, изменила бы.

– Но ведь ты не можешь? – спрашивает Джейк и на минуту замолкает, тяжело дыша.

Я не смею сказать ни слова.

– Посмотри на меня.

Я сжимаю голову в ладонях.

– Посмотри, твою мать! Уж это ты мне должна, Эдди.

И я смотрю, но лучше бы мне ничего не видеть. Его лицо – красивое лицо, которое я полюбила еще до того, как оно стало таким красивым, – искажено яростью.

– Ты все испортила, ты это знаешь?

– Знаю. – Это выходит как стон, стон пойманного животного. Если бы я могла отгрызть себе конечность, чтобы вырваться из капкана, я бы так и сделала.

– Убирайся! Убирайся к чертям из моего дома! Видеть тебя не могу!

Не знаю, как я смогла подняться по лестнице и открыть дверь. Оказавшись на улице, я копаюсь в сумке, ища телефон. Стоять, рыдая, на подъездной дорожке у дома Джейка немыслимо. Надо пойти на Кларендон-стрит и найти Эштон.

Но тут машина на другой стороне улицы тихо сигналит, и я сквозь туман слез вижу, как моя сестра опускает стекло.

При моем приближении лицо у нее становится печальным.

– Я предполагала, что может так выйти. Давай садись, мама нас ждет.

Понедельник, 1 октября, 7.30

В понедельник я собираюсь в школу как обычно. Встаю в шесть, чтобы полчаса побегать, в шесть тридцать – овсянка с ягодами и апельсиновым соком, через десять минут душ. Сушу волосы, выбираю одежду, наношу крем от загара. Десять минут уходит на просмотр «Нью-Йорк таймс». Проверяю почту, укладываю книги, проверяю, полностью ли заряжен телефон. Единственное отличие – в семь тридцать у меня встреча с адвокатом.

Ее зовут Робин Стаффорд, и она, как утверждает отец, блестящий и весьма успешный защитник по уголовным делам. Но не слишком хорошо известна. Не из тех адвокатов, которые автоматически ассоциируются с богачами, пытающимися откупиться от правосудия. Она приезжает точно вовремя и улыбается мне широко и тепло, входя на кухню вслед за Мейв.

Я бы не смогла угадать ее возраст, но отец вчера показал мне ее биографию, и там сказано, что ей сорок один. На ней кремовый костюм, резко контрастирующий с темной кожей, изящные золотые украшения, туфли, на вид дорогие, но не уровня Джимми Чу.

Она садится за наш кухонный островок напротив родителей и меня.

– Бронвин, рада познакомиться. Давай поговорим о том, что ты можешь ожидать сегодня и как справиться с учебным днем.

Ну да, теперь это моя жизнь. Школа – это то, с чем надо справляться.