это было просто невероятно. В такую жару даже листик салата стал бы для моего желудка непосильной тяжестью.

— Я был у Майлса, — сказал он. — Он в кошмарном состоянии. Боюсь, он этого не выдержит, может случиться что-то страшное.

— Сам виноват.

— Анна, будьте великодушны.

— Я не отвечаю за его состояние. Я шесть месяцев назад ему говорила, что он должен развестись с Эллой, что бы она ни говорила. Я сказала: действуйте, у вас всего одна жизнь, вы не будете жить вечно… Действуйте, — сказала я, — и разводитесь, неважно, нравится ей это или нет. Что она сможет сделать? Вот что я ему сказала.

— Но, Анна, видно, она могла что-то сделать, иначе он не стал бы ждать так долго и…

— Убил ее! Такой дурак!

— Мы знаем, что он ничего подобного не делал.

— Нет, мы не знаем, что он не делал ничего подобного, — вспылила Игланова. — Расскажите это тому толстому коротышке, который курит сигары… расскажите ему.

— Я понимаю, все выглядит очень плохо…

— Ох, я забыла. Та малышка…

— Магда? Но у нее семья. Что еще нужно?

— Ах, действительно, что еще нужно!

— Так вы знаете про Магду? — Они так удивленно посмотрели на меня, словно я спросил, откуда берутся дети.

— В балете нет секретов, — мягко заметил Алеша.

— Так неужели вы не можете понять, почему я так сердита на этого идиота? Можно убить плохого человека, убить себя, но нельзя причинять боль невинному. О, это аморально… Я что-то говорю не то. Алеша, скажите мне, скажите ему, что это неверно.

— Она слишком расстроена, — пробормотал старик, принимая от служанки стакан чая.

— Майлс с нею виделся? — спросил я.

— Думаю, да, — сказал Алеша, — так часто, как ему это удавалось… но это было нелегко.

— А полиция?

Алеша кивнул.

— Если они узнают, Майлсу конец; а они наверняка узнают.

— Глупость толкает на безумные шаги, — сказала Игланова, поднимаясь. — Она не захотела его освободить, и вот теперь бедная девушка enceinte…[5] Это ужасно.

— Почему он не мог развестись с Эллой?

— Кто может знать… — вздохнул Алеша.

— Кто может знать? Ха! Я могу сказать… по крайней мере в этой комнате. Она раскрыла бы его секреты. Она была на все способна… Однажды он сказал мне, что, если начнет дело о разводе, она угрожала обнародовать самые интимные вещи…

— Какие интимные вещи? — спросил я.

— Анна! — Обычно мягкий голос Алеши стал жестким и предупреждающим. Таким он был во время репетиций, когда отсутствовал кордебалет.

— А зачем делать из этого тайну? Это известно всем, кроме нашего славного молодого человека. Майлс принимал наркотики… Не мягкие, как большинство музыкантов, а сильные, опасные и дорогие. Такие, которые могут убить. Уж я-то знаю. Мой муж Федор Михайлович умер от опиума в тридцать лет. Он был крупным мужчиной, крупнее вас, Питер, но когда умер, весил пять стоунов… Сколько это будет? Семьдесят фунтов!

2

В тот вечер Майлс Саттон в театре не появился. Согласно сообщению, висевшему на доске объявлений, он заболел и отлеживался дома, а руководить оркестром вплоть до дальнейших распоряжений поручалось Гольду Рубину, нервному молодому человеку, не обладавшему достаточным опытом и склонному, к всеобщему сожалению, следить за музыкой, а не за танцовщиками.

Закончив повседневную бумажную работу, разложив почту звезд по полочкам и сделав все остальное, я вернулся в гримерную Джейн и взглянул на нее в первый раз после нашего похмельного утра. Она как раз натягивала свое трико.

— О Господи! Ты меня напугал.

— Ты же не думала, что твой ближайший друг будет стучаться, верно? Или пришлет записку?

— Конечно нет.

Джейн продолжала одеваться, несмотря на множество разных отвлекающих моментов, которые создавал я, — тех маленьких деталей, которые в подобающее время доставляют массу удовольствия, но могут испугать пришельца с Марса или даже простого сотрудника полиции.

— Не понимаю, почему я так нервничаю, — сказала она. — Но точно знаю, что должно что-то случиться.

— Ты имеешь в виду трос?

Она взвизгнула и испепелила меня взглядом.

— Не смей об этом даже думать! Нет, я о Майлсе. Все говорят, что его собираются арестовать.

— Меня удивляет, почему этого не сделали давным-давно.

— Не знаю… Может, недоставало улик? О, дорогой, я так ужасно себя чувствую!

Мне представился удобный момент проявить мужскую доблесть, и я сжал ее в объятиях. Она, дрожа, самым старомодным образом по-женски дала волю нервам, потом вдруг вспомнила, что она балерина, а не женщина, вырвалась и принялась подкрашивать лицо.

— Ты видела сегодня Магду? — спросил я.

Она кивнула.

— Бедняжка просто сама на себя не похожа. Семья ей не поможет. У них в Бостоне царит суровый пуританский дух, и как бы хорошо к ней ни относились, можешь представить, для них будет просто конец света, когда они узнают, что у нее внебрачный ребенок, да еще от убийцы… Это действительно звучит ужасно, ты не находишь? — В это время она тщательно приклеивала на место ресницы.

— Как тебе удается их не потерять?

— Кого потерять?

— Ресницы… Говорят, Саттон теряла их на каждом спектакле.

Джейн рассмеялась.

— Я думала, ты спросил, почему я никогда не теряла детей… Я закрепляю их специальным составом… им пользуются все девушки. О! — она неожиданно повернулась ко мне. — Я тебе говорила, что мне собираются дать роль в «Коппелии»?

Это вызвало новый взрыв поздравлений и ласк, так что время прошло замечательно, пока Джейн не пора было пойти за кулисы, чтобы проделать серию пируэтов и наклонов, обязательных перед началом спектакля.

Я дошел вместе с ней до длинной деревянной загородки возле ящика с инструментами и здесь ее покинул.

На несколько минут я задержался посмотреть, как танцует в «Жизели» Игланова. Это был не самый любимый мой балет, да и роль ей не слишком подходила. Говорили, что когда-то она выглядела в ней прекрасно, по сейчас смотрелась скромно и неубедительно. Она была слишком стара и выглядела слишком умудренной, слишком величественной для юной девушки, потерявшей голову от любви.

В антракте я отправился в бар верхнего фойе, чтобы пропустить стаканчик шерри, и обнаружил там мистера Уошберна в компании с моим бывшим шефом Милтоном Хеддоком. Тот пребывал в своем обычном состоянии благородного пропойцы, хотя в хорошем твидовом костюме и очках в роговой оправе (чувствовалась старая школа) выглядел весьма представительно.

— Рад вас видеть, мистер Хеддок! — воскликнул я, тряся ему руку.

— А, привет, Джордж. Давно тебя не видел.

— Со времен Нью-Хейвена.

Он ухватился за подсказку.

— «Трамвай «Желание», не так ли? Теперь припоминаю. Вы пришли тогда на вечеринку после… какой-то другой вечеринки. Виски там было в изобилии…