И, пока напористый и говорливый промышленник (взявший предварительно с Анны слово, что она скоро не исчезнет и после визита в тюрьму обязательно составит ему на ужине компанию, после чего он, естественно обязуется лично доставить ее в родное имение) развлекал беседою подобревшего судью, Анну провели через внутренний двор из здания суда в помещение для предварительного содержания, где сидел Никита. И когда, слегка остолбенев от тяжелого духа закрытого и грязного помещения, Анна смогла, наконец, войти в камеру, сердце ее забилось в тревоге и предчувствии — интуитивно она поняла, что услышит сейчас нечто важное.

— Матушка! Баронесса! Анастасия Петровна! — рухнул ей в ноги Никита, с трудом сдвинувшийся с лежака. Анна заметила, что выглядит он ужасно: лицо разбито, губы синевой затекли, да и на руках еще видны были следы каких-то рваных ран. — Как манны небесной ждал приезда твоего, помоги, не оставь!

— Господи, Никита! Что ты такое говоришь! Я для тебя всегда — Анна, Аннушка! — воскликнула Анна, помогая ему подняться. — Кто же это так тебя? За что?

— Не помню я, — тихо сказал Никита, опуская глаза. — Говорят, пьян был ужасно, драку с приставами затеял, что пришли меня арестовывать. Только я не отвечаю за то.

— А не отвечаешь-то почему? — растерялась Анна. — И куда тюремный доктор смотрит, тебе же в лазарет надо, раны подлечить.

— Да нас здесь лекарствами не балуют, особенно тех, кто по тяжелому делу идет, а меня вот, кроме поджога, еще и в убийстве обвиняют, — кивнул Никита.

— В убийстве? — не поняла Анна.

— Говорят, перед тем, как имение подпалить, я вашего батюшку, князя Петра Михайловича, то есть, по голове насмерть стукнул. А потом, чтобы скрыть свое преступление устроил поджог, оттого и весь в керосине перепачкался, — пряча от Анны глаза, с горечью прошептал Никита.

— А это еще что за нелепость! — всплеснула руками Анна. — Да кто такое говорит?

— Так полиция же и доктор наш, Штерн, если помните. Он, когда Петра Михайловича нашли, его осматривал и протокол составил, что убили вашего батюшку, а поскольку виноватым в пожаре княгиня меня объявила, то мне убийство и приписали, сказали — чтобы следы своего злодейства замести. — Никита еще ниже опустил голову, и Анна поняла — он прячет от нее слезы.

— А мне почему никто этого обстоятельства не сказал? — нахмурилась Анна.

— Видать решили, чтобы сердце вам не рвать, ну погиб на пожаре и все тут, — всхлипнул Никита, и от созерцания слабости этого сильного и здорового мужика Анне стало сов сем уж тошно. Она подошла к Никите ближе и погладила несчастного по голове, точно был он ребенком маленьким.

— И как же угораздило тебя так, Никита, а? — вздохнула Анна. — Ты-то почему не помнишь ничего?

— Да не то чтобы ничего, — кивнул Никита, — только если бы я кому другому сказал, мне все равно бы не поверили… Я ведь, Аннушка, уже и с жизнью простился и Татьяне сказал, если паче чаяния повезет, и меня не повесят, то чтобы не ждала меня с каторги. Может я ее, кандальную, конечно, и вынесу, только что с меня потом за мужик да хозяин будет. Тень одна и останется.

— Ты погоди себя хоронить, Никита, — решительным тоном сказала Анна. — Лучше возьми себя в руки и расскажи мне все, что было, и все, что помнишь. Только с начала рассказывай, с того момента, как появился в имении этот Иван Иванович. Я почему-то уверена, что все беды твои, равно, как и мои здесь, от него начались.

— Верно, Анечка, думаешь, верно! — Никита вскочил на ноги и заметался по камере, как дикий зверь, запертый охотниками в клетку. — Знал я, что ты все поймешь, все угадаешь! У тебя сердце чуткое, все про справедливость понимает… Мне ведь как Татьяна сказала, что ты живая объявилась, так я во всех святых и в Господа нашего еще крепче уверовал! Я с неделю назад крест, что у меня был, с себя снял и бабке богомольной, что тут проходила, через решетку кинул. Просил, чтобы свечку за тебя поставила во здравие, не хотел принимать, что нет тебя, что уже не увидимся. Так старуха пообещала, что намолит твое возвращение, — не солгала, значит! Есть еще сила святая, есть и у меня надежда на спасение! И самозванца мы разоблачим!

— Самозванца? Так все-таки это правда? — вскричала Анна и тут же осеклась. — Неужели адвокат мне солгал, и он в сговоре с этим «бароном»?

— Ты о поверенном вашем? — переспросил Никита. — Нет, думаю я, что Викентий Арсеньевич, как и все, — обманутый. Умеет этот гад так к человеку подластиться, так обойти, что любого, в чем хочешь, убедит. И ведь главное — документы-то у него все в порядке! Ни с одной стороны не подступишься.

— Так откуда же ты узнал, что он самозванец, этот Иван Иванович? — засомневалась Анна.

— Это не я, это батюшка ваш разузнал. — Никита резко понизил голос, перейдя на шепот, и жестом велел Анне приблизиться к нему. — Петр Михайлович, как этот наследник-то объявился, оказывается, самолично розыск затеял, и про то, кроме меня, никто не знал. Князь меня во все посвятил, и был я его единственным в том деле курьером. Петр Михайлович из столицы сыщика нанял, незаметный такой, тихий был…

— А был-то почему? — встревожилась Анна.

— А потому, что нашли его сразу на утро после пожара в лесу, задушенным. Но я-то, слава Богу, уже тогда в тюрьме сидел, а то бы и его мне приписали, — перекрестился Никита. — Мне про то конвоир рассказывал, когда на прогулку ходили, он — мужик добрый, ко всем нам с жалостью относился. Вот и рассказал на радостях, что соседа моего выпустили, а соседом-то купец оказался — из заезжих и небогатый. Он с тем сыщиком последним в трактире в карты играл да все спустил подчистую, вот и притянули его — дескать, «отыграться» решил: убил и ограбил. Только быть того не могло, я знаю — сыщик в трактире для отвода глаз сидел, он меня дожидался, я ему деньги от Петра Михайловича должен был передать, а он мне — для него документ какой-то важный, про «барона» нашего. Только видишь, ни князя, ни сыщика, ни документа!

— Но неужели все в такой тайне было, что ты ничего не знал, кроме того, что отец нанял сыщика? — расстроилась Анна.

— Мне Петр Михайлович велел от всего подальше держаться и меня лишь как курьера использовал, — вздохнул Никита. — Говорил, что дело это опасное, и он не хочет мою жизнь губить… Мне ведь и так плохо было. Сначала в наши края господин Шулер вернулся. Заявился в имение к батюшке вашему и стал на работу проситься, дескать, чего это я на два дома работаю, имения процветают, забот-хлопот много, а он хозяйство знает и готов отвечать за то, что за Корфами числится. Петр Михайлович его прогнал, а он, смотрю, никуда не делся — через день все захаживает, да к княгине! И как князь с нею ни ругался, да Марию Алексеевну убедить-то нельзя — все равно по-своему сделает. А потом этот «барон» объявился! Уж они спелись, голубчики, да так быстро, что меня сразу сомнение взяло, не знакомы ли прежде были, — Шулер у него сразу в порученцах стал, а Полина при доме объявилась. Мне Татьяна после сказала, что не раз видела, как она к новому хозяину в покои шастала то среди дня, а то и ночью — ничуть баба не изменилась, все об одном думает!