– Вылезай, а Пинки оставь там. Нам нужно заняться делом. Сделать ногти и прически на завтра. Это будет важный день.

* * *

На следующее утро я пришла заранее, задолго до построения. Я не хотела пропустить триумф Мандей. Мне не терпелось увидеть, как Джейкоб даст всем знать, что они теперь вместе. Будет ли он держаться с ней за руки в коридоре, сидеть рядом за обедом или же просто объявит об этом во всеуслышание – так, будто баллотируется в президенты?

Поцелует ли он ее на глазах у всех? И готова ли я увидеть Мандей за таким… интимным занятием?

Мандей уложила волосы волнами надо лбом, а заднюю часть оставила наполовину выпрямленной. Я накрасила ей ногти яблочно-красным лаком с острыми стразами на кончиках, и еще она позаимствовала косметику у Эйприл. Ее кожа буквально мерцала, и сейчас, стоя рядом со мной, Мандей выглядела почти другим человеком.

Джейкоб, как обычно, стоял в кругу парней, хихикая над чем-то. Волосы у него действительно выглядели круто: Мандей заплела ему косички зигзагами, оставив концы слегка распущенными. Мы молча стояли с полчаса, но он так и не сказал ей ни слова. Даже не посмотрел в ее сторону. Даже когда прозвучал звонок.

– Эй, кто тебя заплел? – спросил Карл у Джейкоба по пути на урок истории. – Шикарные косы, братан!

Джейкоб пожал плечами.

– Да так, одна знакомая девка.

– Ха, а она меня может так заплести? Я ей даже денег заплачу́.

Мандей крутила лямку своего рюкзака, тревожно поглядывая на меня. Пытаясь найти слова, которые ее успокоят, я прошептала:

– Он просто нервничает. Может быть, он пока не хочет, чтобы все знали. Мальчишки такие глупые!

– Да, ужасно глупые, – согласилась она напряженным тоном. Я сцепилась с ней мизинцами.

– Не грусти. Он еще к тебе подойдет.

Но прошел день, и ничего не случилось. Ни в этот день, ни в следующий, ни в тот, что после следующего. Джейкоб проходил мимо Мандей так, словно не видел ее. Все хвалили его прическу, но он ни слова не сказал о Мандей. И я мало чем могла ее утешить, чтобы эти утешения не прозвучали как ложь.

На неделе после Дня благодарения, когда животы у всех были набиты мамиными пирогами со сладким картофелем и персиковым коблером[16], мистер Хилл позвонил маме и попросил прийти в школу после уроков. Мои четвертные оценки так и не пришли. То ли бог ответил на мои молитвы, то ли школа придержала их по каким-то другим причинам. Причинам, которых я до смерти боялась.

Я ждала в кабинете, чувствуя дрожь в коленках и молясь об очередном чуде. Мистер Хилл вошел в кабинет широким шагом, жуя на ходу зубочистку и уткнувшись взглядом в свои бумаги.

– Мистер Хилл! – Я соскочила со скамьи.

– А, здравствуй, Клодия, – произнес он, глядя куда-то поверх моего плеча. – А твои… э-э… родители уже здесь?

Я заметила свое имя, напечатанное на обложке толстой папки, и сглотнула. Ничего хорошего ждать не приходилось. Но если б со мной была Мандей, она смогла бы все исправить.

– Они… они уже едут. А вы… э-э… еще не говорили с Мандей?

– С Мандей?.. Ах да, да. Я звонил, но телефон был выключен.

– Да, я вам так и сказала. Но вы же говорили, что у вас есть еще один номер…

– А, верно. Я думал, что он у меня есть. Но я послал письмо по последнему адресу, указанному в личном деле, с просьбой позвонить в школу.

– Письмо? Но…

– А, миссис Коулман! Рад снова видеть вас.

Мама пришла первой; на ней было платье песочного цвета с длинными рукавами, а поверх него – черный блейзер, который она надевала в церковь. Вскоре приехал папа, все еще одетый в зеленый камуфляж.

Мы вошли в конференц-зал, где стены были выложены светлой пластиковой плиткой, а по всему помещению стояли длинные, как в столовой, столы коричневого цвета. Мисс О’Доннелл уселась рядом с мистером Хиллом.

– Не секрет, что в этой четверти Клодия столкнулась с трудностями, – начал мистер Хилл.

Мама нахмурилась и ответила с нотками недовольства:

– Для нас это явно было секретом, потому что сейчас я слышу об этом впервые.

– Мы думали, что, вероятно, лучше будет сначала правильно оценить ситуацию, – с полуулыбкой пояснил мистер Хилл. – Мы не хотели без необходимости поднимать тревогу.

– И в какой же ситуации оказалась наша дочь? – спросил папа. Он говорил негромко, но голос его гулко отдавался в полупустом зале.

Мистер Хилл кивнул мисс О’Доннелл, которая делала вид, будто не замечает моего напряженного взгляда. Хмыкнув, она открыла иссиня-зеленую папку, лежащую перед ней.

– Взгляните на некоторые ее работы за последние несколько недель. Ничего не замечаете?

Папа взял мое сочинение о прочитанной книге, и я с трудом удержалась, чтобы не выхватить листки у него из рук. Пока он читал, его глаза все больше расширялись, но когда он передавал сочинение маме, лицо было абсолютно бесстрастным.

– Эти буквы… они все не на своих местах… и вообще… – бормотала мама, продираясь через текст.

– Верно, – подтвердил мистер Хилл. – Большинство ее классных заданий выглядят так же. У нее явно сложности с правильным написанием слов и базовым пониманием прочитанного. Мы поговорили с остальными ее учителями, и все они высказали подобные наблюдения. Один даже упомянул, что она боится читать вслух, однако предположил, что девочка просто очень застенчива.

На истончившиеся стенки моего пузыря давили со всех сторон. Я перебирала и тасовала колоду отговорок и причин, но не могла найти ничего подходящего.

– Однако ее домашние работы за все прошлые годы выглядят безупречно, – сказала мисс О’Доннелл. – Удовлетворите мое любопытство, мистер и миссис Коулман: вы помогаете Клодии с домашним заданием?

Мама подняла брови.

– Вы имеете в виду, делаем ли мы домашнюю работу за нее? Нет!

– Милая, успокойся, пожалуйста, – прошептал папа, поглаживая ее по спине.

– Она все и всегда делает сама, – продолжила мама, и голос ее дрогнул перед тем, как она посмотрела на меня. – Или… с подругой.

Я сглотнула, пока ее взгляд пытался прожечь дыру у меня в голове, словно пытаясь добыть оттуда ответ.

– Что ж, мы хотели бы протестировать ее и продолжить оценивать, однако, по предварительному заключению, у Клодии дислексия.

Это слово пылало в воздухе – слово, которое жило у основания моего языка, забивая мне глотку всякий раз, когда я притворялась, будто читаю книгу. Слово, от которого я много лет пыталась защититься. Но, будучи произнесено, оно вырвалось на волю и, подобно раскаленной игле, проткнуло пузырь, в котором я жила. Оказавшись снаружи, на резком морозном воздухе, я задрожала, словно до сих пор даже не знала, что такое холод.