— Лаванда… Ишь ты! — хмыкнул Порох, понемногу успокаиваясь. — Однако, Дмитрий Федорович, необычный у вас способ — шампанское мерить. Я даже не скажу вот так, сходу, сколько бутылок в одно ведерко уместится.

— Шестнадцать, — не раздумывая ответил почтмейстер. — У нас в эскадроне однажды поспорили, хватит ли двух ящиков «Папаши Дюбуа», чтобы слон захмелел. А из ведра-то поить удобнее.

— Погоди, Митя, с гусарскими байками. Не до того, — сыщик осматривал булыжник. — В этом нелепом послании половина фразы подчеркнута. Видите, Илья Петрович?

— И смотреть не хочу на эту гадость, — набычился полковник.

— Что вы как кисейная барышня! Тут надо вникнуть в детали, а не манкировать, — не сдавался Мармеладов. — Для чего на письме слова подчеркивают? Чтобы выделить самое важное.

Порох неохотно кивнул.

— А что для бомбистов важно? Перебить как можно больше жандармов. Стало быть, обычный бомбист, прежде чем бросить камень, подчеркнет слова «чтоб он сдох!»

— Шта-а? Издеваться вздумали?

— Но это писал бомбист необычный, — продолжал сыщик, будто не слыша гневного пыхтения. — Он подчеркнул «Передайте столичному следователю…» Да еще и бечевкой обмотал, чтобы бумага не соскользнула. Стало быть, это послание от Рауфа, вашего агента в банде. Он все обдумал. Газетчики — народ любознательный, они непременно заглянут в записку и отдадут редактору, в надежде, что тот рискнет напечатать и гонорар выплатит. Редактор — человек осторожный, печатать ничего не будет, но и ссориться со столичным следователем не захочет, стало быть, доставит послание в ближайший полицейский участок. А там уж сообразят, как вас отыскать.

Полковник ругался, распутывая тонкую бечеву. Митя протянул ему перочинный нож, дело пошло быстрее, и вот уже три головы склонились к столу, читая текст, напечатанный крупными буквами:

«КРОВАВЫЙ ТЕРРОР!

Сегодня Москва утонет в крови. Мы взорвем бомбы и погибнут сотни ни в чем не повинных людей. Среди них будут старики, женщины и дети. Вы назовёте нас убийцами.

И вы будете правы! Мы — убийцы.

Но как назвать того, по чьей вине каждый день гибнут тысячи людей — от лишений и нищеты, от голода, болезней, тяжкого труда. Царь — кровавый тиран, окруживший себя шайкой придворных обманщиков, министров, губернаторов, жандармов, попов и шпионов. Царь никогда не отречется добровольно от своей власти, от сытой, роскошной жизни, от огромных богатств, которые он награбил и продолжает грабить с рабочих и крестьян.

Свобода покупается кровью! Свобода завоевывается с оружием в руках, в жестоких боях. Не просить царя и даже не требовать от него, не унижаться пред нашим заклятым врагом, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку — вот к чему мы призываем наших соратников по борьбе.

Кровь, которая прольется на московских улицах, принесет лучшее будущее нашему многострадальному народу!

Уже близок час…»

— Дальше можно не читать, — поморщился Порох. — Мне этот отвратительный бред постоянно приносят — с улиц и базаров, из оперетты, из гимназий и университетов, из армейских казарм. Прокламации лепят по одному шаблону в тайных типографиях. В самом начале и в конце самым крупным шрифтом печатают крамольные лозунги: «Долой царя!» и «Да здравствуют свобода и социализм!» Мерзко, господа.

Мармеладов подвинул к себе листовку.

— Если это обычная штамповка, то зачем Рауф ее прислал? Он сделал это, рискуя разоблачением. Стало быть, надо отыскать скрытый смысл. Видите пометки чернилами?

— Вижу. Но это же какая-то галиматья, — Порох снова закурили сбил пепел прямо на листовку.

— Попробуем разгадать, — сыщик подвинул подсвечник ближе, чтобы лучше видеть. — Для начала отбросим все лишнее. Вы говорите, что прокламация отпечатана в типографии, стало быть, никаких секретных посланий текст не содержит. Имеют значение чернильные надписи. А их не так много… Смотрите, Рауф зачеркнул слово «кровавый», надписал сверху «красный». И добавил еще два восклицательных знака.

— Вы уверены, что это Рауф?! Может, Бойчук куражится. Запугивает нас. Москва утонет в крови, а? — полковник выдохнул дым сквозь крепко сжатые зубы. — Я по долгу службы начитался прокламаций и примерно понимаю риторику этих социалистов. Они всегда любят добавлять чуток символизма. Примитивного, лобового, понятного каждому неграмотному фабричнику или крестьянину. Чтоб страшнее звучали угрозы. Кровь красная, вот они и называют террор «красным». Однажды додумаются с красными флагами ходить.

— Символизм они бы и литерами пропечатали, — Мармеладов размышлял, перебирая мысли, как связку ключей: какой-нибудь да подойдёт к замочной скважине и откроет шкатулку с секретом. — Это сообщение составлено так, чтобы вы могли остановить террор и спасти сотни невинных жизней. Но при этом ваш агент себя обезопасил. Перехвати бомбисты Рауфа с запиской в кармане, он бы отговорился, что просто хочет запугать жандармов, которых ненавидит до глубины души… А на самом деле он прислал вам подсказку. Раскрывает особый признак, который поможет остановить Бойчука. Но что может быть красным? Одежда? Рожа бандитская? Вряд ли, в любой толпе глаз выхватит дюжину кумачовых рубах, а уж пьяниц вовсе без счета. К тому же приметы бомбистов и так охранке известны, а изловить все одно не получается.

— Так они же маскируются! — сыщик наступил на больную мозоль Пороха и тот взъярился. — А рубаху переодеть можно. Был красным, стал чёрным. Поди, поймай!

— Стало быть, это указание приметы, которая ни при каких обстоятельствах не поменяется. А что ещё нужно узнать, для предотвращения взрыва? Место, где заложат бомбу, — похоже, «ключик» подошёл, осталось лишь повернуть до щелчка. — Где, вы сказали, вчера шандарахнуло?

— В Лефортовских казармах.

— Все сходится!

— Что сходится? — от волнения у следователя задергался правый глаз.

— Что? — вторил ему почтмейстер.

— Вы, Илья Петрович, столичный житель, потому вам простительно. Но ты, Митя, неужели не догадался?

— Не понимаю, братец, ей Богу — не понимаю…

— Подумай, разве москвичи называют их «Лефортовскими казармами»? Ле-фортов-ски-е! Пока продерешься…

— Красными их называют, — подтвердил Митя. — По цвету кирпича. Красные казармы. Это все знают.

— Именно, что все