том, сколько любви моря, воды и пустыни внушили сердцам человеческим за долгие времена! Что бы сказали великие цари прошлого, которые всегда были окружены поэтами и художниками, если бы они увидели наш мир, управляемый одними экспертами, учеными и политиками?» («Прежде всего они учили меня счастью», с. 142).

У специалистов может возникнуть вопрос: а что может сделать поэзия с круговертью политических дел или экологическими проблемами? Согласно Роберту Мюллеру, «миру, в котором поэзия считается причудой и лишена серьезного к себе отношения, предстоит еще очень долгая дорога к красоте, любви и счастью. Поэзия и искусство не бесполезны: они — выражение самого острого восприятия таинств жизни на этой планете» («Прежде всего они учили меня счастью», с. 142).

И универсалист Бакминстер Фуллер отлично бы понял суть этого утверждения, что вряд ли было бы доступно узкому специалисту.

Альберт Швейцер. Будучи юным студентом, Альберт Швейцер испытывал особый интерес к естественным наукам. Другие предметы меньше привлекали его внимание и хуже ему давались. «В языках и математике мне стоило немалых трудов что-нибудь завершить. Но со временем я почувствовал некое очарование в том, чтобы овладевать предметами, к которым у меня не было особого дарования» («Моя жизнь и мои мысли», с. 4, курсив К.А.). Подобно Бакминстеру Фуллеру, Альберт Швейцер воспользовался возможностями образовательного учреждения, чтобы постигнуть те академические дисциплины и энергии-качества, которые находились для него на пути наибольшего сопротивления и были, следовательно, ступеньками к целостности. Интересно, что Швейцер ощущал «некое очарование» при овладении особо трудными для него предметами. Овладение предметом означает, конечно, не просто минимальное, поверхностное ознакомление. Нередко бывает, что студенты способны к изучению курсов, которые им не особенно нравятся, и даже хорошо успевают в них. Но быть очарованным процессом овладения предмета, в котором поначалу с трудом понимаешь, что к чему, — это нечто большее.

В Страсбургском университете Швейцер сначала изучал теологию и философию. Свои исследования в области теологии он изложил в книге «Поиски исторического Иисуса». В философии его главной работой стала книга «Философия цивилизации». Кроме того, он был зрелым музыкантом. В тридцать лет оно опубликовал свои изыскания в музыковедении в книге «Жан Бах — музыкант-поэт».

Завершив свои теологические штудии, Швейцер занялся медициной. Он ощущал настоящий прилив усердия, обращаясь к естественным наукам. Наконец-то я могу посвятить себя тому, что всегда привлекало меня наиболее сильно, когда я учился в гимназии. Наконец-то я могу изучать то, что мне необходимо для обретения в философии твердой почвы под ногами». Он характеризовал поиск истины в области истории и философии как «постоянно повторяющиеся бесконечные дуэли между чувством реальности и изобретательным могучим воображением». С одной стороны имелись «аргументированные факты», а с другой «искусно созданное мнение». Он встречал философов, «утративших всякое чувство реальности», что его «несколько угнетало». Проведя большую часть своих студенческих лет в сферах музыки, теологии, истории, философии, языков, он, оказавшись в сфере медицины, ощутил себя «внезапно в другой стране». И он действительно вступил в другой мир, в мир иной энергии-качества. Теперь он находился среди людей, «озабоченных мыслями, воплощавших реальность», для которых «само собой разумеющимся было согласовывать с фактами все утверждения, которые они делали» «Моя жизнь и мои мысли», с. 104).

«Восхищенный тем, что, наконец, имею дело с реалиями, которые можно точно определить, я, тем не менее, был далек от того, чтобы недооценивать гуманитарные науки, как это делали многие другие в подобных ситуациях. Напротив. Благодаря изучению химии, физики, зоологии, ботаники и физиологии я стал еще лучше сознавать, насколько оправдана и необходима истина, установленная чистым мышлением, наряду с истиной, установленной фактически. Нет сомнения, что нечто субъективное примешивается к знанию, возникающему благодаря творческому акту ума. Но в то же время такое знание относится к плану более высокому, нежели знание, базирующееся на фактах.

Знание, возникающее из фиксации отдельных проявлений бытия, остается всегда неполным и неудовлетворительным, поскольку оно не способно дать окончательный ответ на вечные вопросы: каково наше место во вселенной и для какой цели мы существуем в ней. Мы можем отыскать свое истинное место в Бытии, окружающем нас, лишь проживая в своих индивидуальных жизнях универсальную жизнь, которая своей волей правит в них. Природу живого Бытия вне меня я могу понять только через живое Бытие внутри меня. Именно такого рефлексивного познания универсального Бытия и связи его с индивидуальным человеческим существом и стремятся достичь гуманитарные науки» («Моя жизнь и мои мысли», с. 4).

Тогда, согласно Швейцеру, существуют полярные отношения между науками естественными и гуманитарными:

точные науки — гуманитарные науки

чувство реального — изобретательное могучее воображение

аргументированные факты — искусно созданное мнение

твердая почва под ногами — утраченное чувство реальности

точность и истина, подтвержденная фактами — творческий акт ума, истина, установленная чистым мышлением

неудовлетворенность неполнотой знания — цель и место во вселенной, знания высшего плана

регистрация отдельных проявлений — ответы на вечные вопросы

факты Бытия — рефлексивное познание универсального Бытия

Очевидно, что Пятый Луч играл значительную роль в жизни Швейцера и был, похоже, обуславливающим Лучом его ума. Альберт Швейцер любил естественные науки. Знание, основанное на фактах, дало ему чувство «твердой почвы», чувство реальности. Он наслаждался точными фактами науки. Его теологический, а не мистический, подход к религии также указывает на влияние Пятого Луча. Однако чистый научный тип стремился бы к чистому исследованию, ставящему во главу угла все большее уточнение детального и точного знания. Швейцер мало что добавил к такой науке. Он избрал использовать имеющееся знание для его широкой практической реализации. Он избрал путь работы с насущными нуждами человечества на физическом плане. Как и Ганди, он был очень практичным идеалистом, сплавляющим энергии обеих главных линий.

Когда Швейцер вошел в научное сообщество, он смог увидеть и недостатки, и достоинства новых психологических течений, но не смог полностью отождествиться с этими особыми мирами. Он вполне мог принимать реалии, «поддающимися точному определению», и в то же время отмечал, насколько некоторые ученые лишены понимания «универсальной жизни», которая может быть пережита только через «живое Бытие внутри». Таким образом, Швейцер не переходил к выводам, не старался преждевременно дать идее физическое или организационное выражение, не стал материалистом и не акцентировал личную силу, что характерно для некоторых типов 1–7. Не отрицал он и абстракций религиозного поиска или попыток ответить на «вечные вопросы о нашем месте во вселенной», к чему склонны некоторые выраженные научные типы. Швейцер не стал «недооценивать гуманитарные науки, как это делали многие другие в подобных ситуациях». Он явно не принадлежал личностному уровню, где есть тенденция