Цель была уже недалеко, где-то северней, рукой подать. Но вот пеленг дрогнул. Справа, слева в синеве забелели клочья разрывов — зенитки! И вот уже чья-то машина резко вильнула.

Сердце будто сжали в кулак. Если строй разобьется — вылет впустую. А разрывы все гуще. Там, внизу, солдаты в лягушачьей форме спокойно наводят стволы. И никто не мешает им «работать».

Все произошло как бы само собой. Ручку влево — и хвост со звездой остался в стороне. Самолет лег в разворот и пошел в пике на опушку, прятавшую зенитки.

Машину тряхнуло…

Огненные трассы потянулись к ней со всех сторон, возникая по кромке леса. Сколько их! Не батарея — целый эшелон! Пальцы на гашетке. Нажим. Теперь уже ничего не было вокруг — ни неба, ни земли; ничего, кроме цели и холодной, ножевой мысли, летящей вслед за свинцом и навстречу свинцу. Исход дуэли решали секунды! Есть!.. Нет, перелет. Ручку на себя. Машина кинулась совсем круто, по вертикали, лоб уперся в колпак кабины. Есть!

Самолет вздрогнул: реактивный вихрь сорвался с плоскостей. Там, внизу, закипело пламя…

— Здерыво… — снова промычал гость.

…А земля уже рядом. Взгляд на прибор — стрелка бьется на сверхскоростях. Зарвался… Уже не секунды, сотые доли их решали — жизнь или смерть. Но мысль по-прежнему оставалась четкой, руки действовали сами по себе, спокойно, быстро. Сбросить газ, ручку от себя. Еще сильней, всем телом… Напрасно. Машина с ревом неслась к земле. Уже зажелтели вблизи воронки, опрокинутое орудие. Закрыть глаза и ждать конца?.. Нет, он не закрыл. Напоследок, сжав зубы, выбрал серый куполок — блиндаж. Помирать — так с музыкой!

Под крылом мелькнули деревья и — машина взмыла, выходя из пике. Тонная тяжесть в плечах, пот, залепивший глаза. И все та же холодная мысль: сманеврировать, а не то жахнут вслед — не увернешься. Так учил Садчиков. Есть маневр. Но позади — ни выстрела. Странно…

Успел разглядеть в лощине, позади нашей передовой, застывшие фигурки в черных шлемах. Значит, он не один. Кто-то следит за ним, сочувствует, радуется.

Разворот и снова заход. На этот раз осторожней, с выдержкой. Темный горох бомб полетел к опушке, в густое пламя разрывов. И опять тяжкий набор высоты и тишина, чистое небо без пятнышка. Да что они там, совсем одурели?

Низко, на бреющем пронесся Владимир над желтой осыпью траншей. Снова увидел людей в лощине. Их взлетевшие шапки были похожи на стаю спугнутых птиц. Уже уходя в облака, он подумал: «Знали бы, кому машут взрослые дяди, ветераны. Орел! Воробей, обыкновенный мальчишка…»

— Э-то дета-аль, — выдохнул гость, робко заглядывая Володе в глаза.

…Промелькнул городок с развороченной черепицей, знакомая роща. Вот и площадка аэродрома. Кучи веток — «маскировка». Но что это? Рука напрасно дергала кран шасси. Видно, не зря тряхнуло машину в пике — перебита гидравлика! Попытка, еще одна… Рубашка прилипла к спине. Грохнуться на посадке?! А внизу уже суетились фигурки в синих комбинезонах, из ангара показалась санитарная машина. Он почти физически ощутил заунывный вой сирены. Еще один круг над аэродромом, другой, третий… Ну, была не была! Сердце будто ушло в мотор, руки срослись с плоскостями.

Земля понеслась навстречу, гладкая, с примятой жухлой травой.

В-жжик! Машина юзом пронеслась по мокрой траве. Живой! Из зеркальца на Владимира глянуло черное лицо с прокушенной губой. Он машинально отстегнул ремни, спрыгнул наземь…

— Ну, а дальше? — спросил гость. Покачал головой и взглянул на часы озабоченно.

— Что дальше?.. Порядок.

Разбирали полет. Володя, еще не остывший от пережитого, борясь с нахлынувшей усталостью, смотрел в рот Садчикову. Нет, он не ждал наград. Потом поднялся майор. Владимир не сразу понял, о чем тот говорит.

— Строгача ему, капитан, за такие штучки… Оторвался без прикрытия. Да как! Свалился влево, чуть хвост мне не обрубил.

Голоса вокруг взбурлили и оборвались звонком. Садчиков снял трубку, бровь его знакомо изогнулась, под ней блеснул озорной огонек.

— Товарищи, — сказал он, выслушав и положив трубку, — звонил танковый комкор. Оказывается, этот зенитный эшелон танкам ходу не давал… полностью уничтожен. Просят объявить Гуляеву благодарность.

Тишина. Только звон в ушах.

Так вот почему батареи молчали! «Полностью…» Крышка. С первого захода.

Голос капитана с веселой хрипотцой:

— Там благодарность, тут строгач. Плюс на минус вроде уничтожаются.

И опять лицо майора — тяжелое, с посветлевшим взглядом, неожиданно дрогнувшее в улыбке.

…В соседней комнате заплакал ребенок. Владимир тотчас же исчез за пологом, угрожающе показав нам перед этим палец и сделав страшные глаза:

— Ш-ш-ш… Катьку разбудили…

— Так я хотел посоветоваться, — сказал гость, когда он снова уселся, и, сдув с глаз упавшую челку, старательно разлил шампанское. — На съемках, значит, мне обещали какую-то мышиную роль…

— Сценарий-то ты читал?

— Да я и так знаю — опять эпизод, не больше. Вот… как посоветуешь. Может, остаться здесь, с тобой…

— Я ж не режиссер, чудило.

— Ну… — гость даже вспотел от волнения, — к тебе прислушиваются, — сбивчиво добавил. — Я ведь запросто, как другу. Три года на эпизодах, а ведь уже не маленький — четверть века, сам понимаешь.

Владимир уткнулся в фужер, где беззвучно постреливали пузырьки газа. Потом сказал задумчиво:

— А вот Мишку, — и назвал чью-то фамилию, — Мишку я помню по эпизодам. Других, ведущих при нем, не помню, а его — да. Три фразы на фильм, а он гложет сотню книг, ищет среду, характер. Ради трех фраз!

Краска медленно залила полные щеки гостя.

— Ну вот, обиделся.

— Что ты, — натянуто отмахнулся парень, — и не думал, вот еще.

Тишина, липкая, как паутина.

Помедлив, гость вдруг заторопился. Отвернувшись, стал надевать пальто, не попадая в рукава. Крепкий, с багровым затылком над черной каймой воротника.

— Совсем забыл. Надо еще в одно место… Пока! Салют супружнице… Увидимся как-нибудь.

Владимир сидел слегка побледневший и оттого казался совсем юным. Почему? Годы щадили? Или, может быть, благодаря этой удивительной, веселой увлеченности жизнью, впрочем не мешавшей ему быть фанатично серьезным.

— Вот, — сказал он грустно, повертев в пальцах фужер, — так теряешь… знакомых. А-а, к черту! Праздник, а мы скисли. Давай!

«Дзинь!» — запели фужеры.

МИРНОЕ НЕБО

После солнца и дорожной пыли я не сразу разглядел Рубена Восканяна в темном подъезде штаба. Сперва была ослепительная улыбка, затем он проявился весь, худощавый, с веселыми глазами, обдававшими радушным любопытством. Так, наверное, смотрят на приезжего фокусника: с чем-то он пожаловал?

Мы присели поодаль на скамеечке, у бачка с окурками, представились друг другу. Что-то знакомое почудилось мне в его смуглом молодом лице, на котором летная служба уже оставила