Песня отзвучала. Неожиданно наступившая тишина огорошила, как резкое пробуждение. Глубоко вдохнув, я встал и внимательно осмотрел комнату – не осталось ли мельчайших следов моего пребывания. Потом я еще раз бросил взгляд в зеркало. Я не заметил ничего особенного, но лицо чуть изменилось. Манера держать голову, движение глаз – все изменилось.

Райли Вулф исчез.

Я улыбнулся. Это была хорошая улыбка: мудрая, приветливая, в меру дружелюбная, совсем не похожая на улыбку Райли Вулфа.

– Ме-е, – проблеял я, с минуту глядя на улыбающееся отражение.

Потом выключил улыбку, отвернулся от зеркала и подошел к двери.

Представление начинается.

Бальный зал отеля в центре города был наводнен богатейшей, исключительной в социальном отношении публикой Манхэттена. На гостях были потрясающие наряды и беззастенчиво дорогие украшения. Они блистали остроумием, расхаживая по залу и кичась сознанием того, что могут безболезненно выписать гигантский чек на любое благородное дело, какому бы ни был посвящен данный вечер. Именно с такой целью они и пришли сюда – выписывать чеки. Большинство из них не могли бы сказать, какому благородному делу посвящен вечер – на самом деле это был фонд помощи детям-сиротам войны, – но тем не менее они пришли. Отчасти потому, что одни считали своим долгом выписывать эти чеки, другие из желания сделать добро, а третьим посоветовали их бухгалтеры. А отчасти потому, что здесь должны были присутствовать все представители этого блестящего слоя общества, а они по опыту знали, что вернейший способ стать предметом пересудов – пропустить мероприятие, на котором собирались другие лица, выписывающие чеки. Ибо, несмотря на свое богатство, а может быть, благодаря ему лишь некоторые из них пропустили бы шанс выстрелить из-за спины. Выстрелы могли быть смертельными – и подчас даже справедливыми.

Со стороны, правда, это был мир гламура и привилегий. Обычный человек, заглянув в бальный зал, онемел бы от желания попасть в столь великолепное общество, но в то же время его сокрушило бы сознание того, что подобное невозможно, ибо эти люди явно стояли на вершине пищевой цепочки – элита, богатейшие и самые значительные люди величайшего города на свете.

В то время как большинство обыкновенных людей с восторгом оказались бы в такой компании, потратили бы десять лет жизни, чтобы принадлежать к этому обществу, быть приглашенными на этот яркий чудесный вечер, Катрина Эберхардт Хобсон, не будучи обыкновенным человеком, определенно не испытывала восторга. У нее не было эйфории от осознания своей заслуженной наследственной принадлежности к обществу этих удивительных людей. На самом деле она дошла уже до той точки, когда в душе желала, чтобы все они вдруг испарились, а она смогла поехать домой, снять дорогие туфли на шпильке, натиравшие ей ноги, и переобуться в не менее дорогие домашние тапочки. Она с радостью отдала бы десять лет жизни, чтобы оказаться в другом месте. Потому что Катрине было скучно. Ужасно, чудовищно, невероятно скучно. Так скучно, что у нее стучало в голове, руки болели от пожатий; так скучно, что сводило рот и зубы от постоянных фальшивых улыбок, саднило горло от сдерживаемых воплей душераздирающей скуки, которую она терпела уже два часа.

Она выпила четыре бокала противного «пино гриджио», и это не помогло от головной боли. Потом целых двадцать ужасных минут она слушала Саманту Перкинс, самую отъявленную сплетницу Нью-Йорка, всегда знавшую непристойные подробности каждой грязной интрижки. Единственным результатом всего этого было то, что Катрина чуточку напилась и в ней нарастало раздражение. К тому же она теперь знала, что седобородый генеральный директор крупного банка завел интрижку с более молодым иностранным инвестором мужского пола. Катрина всей душой стремилась сбежать из бального зала, спастись в своем здравомыслии, своей жизни, но не могла. Ее муж Майкл состоял в совете директоров этого фонда, а поскольку он уехал в Цюрих по делу, Катрине вменялось в обязанность присутствовать здесь и представлять его.

Такое случилось не впервые. Майкл часто уезжал по делам. А когда он бывал дома, она тоже редко его видела. Конечно, он был деловым человеком и весьма важным. Но, выходя за него замуж, Катрина ожидала несколько большего и поневоле ощущала по временам гнетущее разочарование своим браком. И она действительно немного обижалась на него за то, что ей приходится прикрывать его. Но она выросла в очень состоятельной семье, внушавшей ей, что социальные обязательства – часть дела. Помимо основной работы Майкл много сил уделял благотворительности, почти целиком направленной на детей, поэтому она никак не могла найти оправдание своей обиде. По большей части она сохраняла на лице фальшивую улыбку и продолжала выполнять свои обязанности.

– Noblesse oblige[5], – прошептала она себе.

Просто напоминание о том, что надо соблюдать приличия, – не важно, что отчаянно хочется швырнуть в кого-нибудь надоевшие туфли и выбежать из зала.

Она подумала, а не выпить ли ей еще бокал вина, но отказалась от этой мысли и прилепила на место кривую фальшивую улыбку. Скоро наступит время для отвратительного обеда – теплый вялый салат, на выбор немыслимая рыба, несъедобная говядина или веганское блюдо. А затем череда душераздирающих пылких речей, ставящих своей целью чуть увеличить сумму на чеках. Катрина знала всю программу наизусть. Она выросла в окружении богатства и вышла замуж за человека с еще бо́льшими деньгами, успев за свою жизнь посетить сотни подобных мероприятий – нет, тысячи, – и они почти ничем не отличались друг от друга, за исключением нескольких скучных деталей. Сегодняшний вечер был таким же.

…За исключением одной пустяковой вещи. В этот вечер в программе содержался один интересный момент, удерживающий Катрину в зале, тогда как все ее существо стремилось вернуться в ее старый большой дом: немой аукцион. О-о, разумеется, немые аукционы бывали и прежде. Они проводились на большей части благотворительных мероприятий, и Катрина часто предлагала цену за что-то просто потому, что это было тоже одной из ее обязанностей. Но сегодня… Сегодня какой-то сумасшедший пожертвовал одну вещь, вызвавшую у Катрины дрожь. У нее даже слюнки потекли. Сегодня невероятно удачливая персона предложит цену и выиграет совершенно бесподобную картину Ганса Гофмана.

И Катрина намеревалась стать этой удачливой персоной, даже если ей пришлось бы убить всех присутствующих.

Картина представляла собой фантастический всплеск основных цветов, водоворот жестких форм и неровных кромок. Озаглавлена она была «Ad Astra», «К звездам», и Катрине безумно захотелось повесить ее на стену у себя дома. Поэтому она и стоит здесь с притворной улыбкой, головной болью и натертыми пятками. Она выдержит ехидные истории Саманты, и тошнотворный обед, и изнуряющие речи. И в качестве справедливой награды за все эти нечеловеческие страдания ей будет «Ad Astra», с которой она уедет домой, черт побери!

Наконец после еще четырех разговоров с совершенно неинтересными людьми, о которых она не могла вспомнить две минуты спустя, три раза прозвенел большой серебряный колокольчик, послышался треск в системе громкой связи и прозвучало объявление, которого она ждала: