«По-моему, в этом есть что-то языческое!» – заявила она однажды.

Он насмешливо скривил губы.

«Тому, кто сделал мне этот подарок, язычницей показалась бы ты сама, моя дикая кошечка. Поменьше любопытства!»

Она приучила себя не спрашивать ни о чем. Она уже узнала все, что хотела знать; однако его поведение в этот вечер поставило ее в тупик. Он заставил Дональда по-праздничному накрыть стол, а теперь давал ей наставления по части правильного пользования столовыми приборами, следя, чтобы ее бокал с шампанским вовремя наполнялся.

– Тебе полезно было бы научиться есть, как это делают светские дамы, а не дикарки из леса. Или ты хочешь, чтобы твоей тетушке стало за тебя стыдно? А что подумают твои любовники?

– Любовников у меня не будет. Теперь, когда я знаю благодаря тебе, что требуется мужчине от женщины, я склонна уйти в монастырь.

– Подумай только, чего бы ты лишилась, замуровав себя в испанском монастыре!

В уголках его глаз появились лучики – с какой стати она обращает на это внимание? Она уже собралась дать ему полный высокомерия ответ, но вместо этого поперхнулась шампанским и закашлялась; ей казалось, что проклятые пузырьки добрались до мозга и сделали голову невесомой.

– Полагаю, пора преподать тебе очередной урок, ma fille.[7]

Простыня, в которую она до этого куталась, куда-то исчезла; теперь Мариса лежала навзничь на койке, ощущая опасное головокружение.

– Раз ты полна решимости стать монахиней, то поспеши расширить свои познания насчет того, что могут делать с тобой мужчины.

Не почудился ли ей этот хриплый шепот? Мариса ахнула от неожиданности, когда по ее груди и животу потекло что-то холодное. Она задрожала и невольно изогнулась всем телом; в глазах, неотрывно смотревших на него, появилось смущенное и недоуменное выражение.

– Ты поливаешь меня шампанским? Это безумие! Прекрати!

В следующее мгновение Мариса уже беспомощно хихикала; Доминик, наклонившись к ней, сурово приказал:

– Лежи смирно, чертовка! Жаль тратить на тебя столько шампанского!

Оба почти не ели, истратив все время на препирательства, поэтому она решила было, что он захмелел так же сильно, как она. Через секунду она обратила внимание на странное ощущение: он скользил губами и языком по ее коже, сначала следуя дорожкой, проложенной струйкой шампанского, потом выбрав более рискованное направление…

Мариса пыталась вырваться, но он пригвоздил ее к койке. Сперва он уделил внимание одной ее трепещущей груди, потом другой, и вдруг все ее тело запылало огнем. Удивительнее всего было то, что, несмотря на борьбу с ним и возмущенные стоны, ей на самом деле не хотелось, чтобы он прекращал свое занятие, даже когда от его ласк разболелись соски, а его неутомимый рот заскользил ниже, чтобы, преодолев возвышение ее напрягшегося живота, повести себя совсем уж неожиданно…

До этого мгновения она боялась его движений, теперь же повела с ним нешуточную борьбу, тяжело дыша и пытаясь сомкнуть колени, чтобы не позволить ему осуществить задуманную дерзость. Страх заставил ее забыть о гордости, и она уже умоляла его пощадить ее, хотя засевший у нее в душе демон продолжал ухмыляться и корить ее за лицемерие. Она подошла ближе, чем когда-либо прежде, к осознанию того, что такое желание; до полного осознания этого ей оставался, видимо, совсем маленький шажок, потому что, когда он занял традиционное положение и принялся целовать ее в губы, она испытала сожаление. Ей казалось, что она только что находилась на новом для себя рубеже, но потом была вынуждена отступить.

– Бедненькая моя jeune fille![8]Неужто мысль о соблазне так тебе страшна, что приходится царапаться и кусаться?

Только сейчас она сообразила, что впилась зубами и ногтями ему в плечи. Он быстро проник в ее сокровенную глубину, а она, ощущая на губах вкус его крови, недоумевала, чем вызвана его необычная терпеливость. Любого другого мужчину, проявившего столько внимания, она заподозрила бы в доброте, однако Доминик Челленджер этим свойством не обладал. Этот хватал то, что ему хотелось, считая женщин просто предметами, предназначенными для утоления его желания, – она помнила, как однажды в постели он говорил именно об этом.

Ей никогда его не постичь, нечего даже пытаться!

Необычность происходившего в этот вечер объяснялась, по всей видимости, шампанским: это от выпитого у нее шла кругом голова и сладостно ныла грудь, когда он подминал ее под себя, царапая своим чужеземным медальоном, нагревшимся от его жаркого тела.

В этот раз он всю ночь напролет прижимал ее к себе, словно старался навсегда соединить их тела. Утром он снова овладел ею, еще полусонной; на сей раз он действовал поспешно, нетерпеливо, не прибегая ни к поцелуям, ни к ласкам. Единственное, на что его хватило, – это укрыть ее перед уходом. Со вздохом повернувшись на другой бок, Мариса снова уснула.

Проснулась она уже после полудня. Дональд, стыдливо пряча глаза, поставил перед ней поднос и сообщил, что они приближаются к французскому берегу. С наступлением темноты им предстояло бросить якорь в гавани Нанта.

Дождавшись его ухода, Мариса соскочила с койки и поморщилась от неприятного привкуса, оставшегося во рту после шампанского. Разглядеть что-либо в иллюминатор не было никакой возможности, так как капитанская каюта помещалась на уровне палубы. Из нее открывался лишь привычный вид на морскую синеву. Разочарованно оглянувшись, она покосилась на свою одежду – латаный маскарадный костюм корабельного юнги, аккуратно сложенный на тумбочке.

Было ли это намеком, что на сей раз капитан рекомендует ей одеться? Закусив нижнюю губу, Мариса с отвращением уставилась на грязно-белую рубаху со штанами. На время плавания ей удалось отвлечься от действительности. Корабль был отдельным мирком, а поскольку капитан предпочел держать ее при себе, для собственных нужд, она не общалась ни с кем, помимо него, не считая Дональда. Она не знала даже, известно ли остальной команде о ее присутствии на борту. Неопределенность ее положения стала ей настолько ясна, что она в панике вцепилась в тряпки, которыми только что была готова пренебречь.

Франция! Однако до Парижа еще далеко. Как он поступит с ней, сойдя на берег? Несомненно, он позволит ей покинуть судно: недаром он говорил, что женщина на корабле – предвестница бед. Что же произойдет потом?

У нее не осталось времени на вопросы. Позже, ближе к вечеру, Доминик ненадолго появился в каюте, чтобы, мельком глянув на нее, забрать со стола бумаги и исчезнуть. До нее донеслись голоса, беготня на палубе, боцманские свистки, деревянный скрежет. Бенсон подавал непонятные для нее команды. Она догадалась, что матросы убирают паруса, поскольку привычный бег шхуны замедлился; вскоре она различила плеск воды о борта, сменивший шипение разрезаемых с ходу волн. Она томилась взаперти, не смея показаться на палубе, догадываясь, что скоро решится ее судьба.