исключается любая негативность другого, становится причиной возникновения новых форм виральности, новой патологии: «Кто живет одним и тем же, тот и умрет от того же самого. Отсутствие инаковости секретирует ту неуловимую, абсолютную инаковость, каковой является вирус. <…> Призрак тождественного нанес новый удар. За всякой навязанной схожестью, за любой экстрадицией различий <…> кроется опасность инцестуозной вирулентности, дьявольской инаковости <…>. Принцип зла возвращается в новых формах»158. Этой новой патологии инцестуозной вирулентности, как говорит далее Бодрийяр, медицина не смогла разглядеть, поскольку к раку и СПИДу она отнеслась как к рядовым заболеваниям, в то время как они относятся к заболеваниям, появившимся благодаря триумфу профилактики. Он считает, что эти заболевания возникли из-за исчезновения болезней, уничтожения патогенных форм и поэтому они не поддаются лечению прежними методами. Мы имеем дело с «патологией 3-го типа, недоступной всей фармакопее предшествующей эпохи»159.

По крайней мере в этом пункте теория вирулентности Бодрийяра перестает быть строгой с точки зрения аргументации, поскольку вирус иммунодефицита не отличается радикальным образом от других вирусов. Как и любой другой вирус, этот вирус указывает на негативность другого. Поэтому в принципе можно победить этот вирус при помощи антител. Выздоровление означает отрицание отрицания на иммунологическом уровне. Летальность рака вызвана не аутоимунностью, при которой организм, как предполагает Бодрийяр, разрушается своими собственными, «безработными» антителами. Клетки рака – это мои собственные клетки, которые мутировали в другого и поэтому заставляют иммунитет защищаться. Компьютерные вирусы также предполагают негативность, которая противостоит программе-антивирусу. Виральное насилие, исходящее от СПИДа, рака или компьютерных вирусов, тоже является насилием негативности. Но современная эпоха не является вирусной. Ее главные заболевания – не вирусные или бактериальные инфекции, а психические нарушения, например выгорание, гиперактивность или депрессия, которые следует объяснять не виральной негативностью, но переизбытком позитивности, насилием позитивности.

Бодрийяр не принимает патологии позитивного, потому что он повсюду придерживается иммунологической модели: «И вовсе не случайно так остро встает вопрос об иммунитете, антителах, прививках, пересадке и отторжении. На стадии скудости мы стремимся все поглощать и усваивать. На стадии же избытка встает проблема отторжения и отбрасывания. Всеобщая коммуникация и перенасыщение информацией представляют угрозу для защитных свойств человеческого организма»160. Эксцесс перепроизводства, сверхпроизводительности, сверхпотребления, сверхкоммуникации и сверхинформированности представляют угрозу не для иммунной системы, а для системы нервно-психической. Патология позитивного не имеет никакого отношения к иммунной системе. Иммунитет не реагирует на ожирение системы. Жир может постепенно выводиться, но он не может быть исторгнут. По причине своей позитивности одинаковое не приводит к образованию антител. Нет смысла укреплять защиту перед лицом насилия, источником которого является одинаковое. Они могут защитить лишь от иного. Кроме того, следует отличать иммунологическое и не-иммунологическое отторжение. Отвращение является иммунологической реакцией в той степени, в которой оно вызвано иным. Избыток одинакового является причиной рвоты, но рвота – не защитная реакция иммунитета, а пищеварительно-психическая абреакция.

В интервью газете «Шпигель» Бодрийяр обращает внимание на то, что война изменила форму: «Больше нет фронтов и демаркационных линий, враг проник в самое сердце культуры, которая с ним борется. Это, если угодно, четвертая мировая война: на этот раз ее участниками являются не народы, государства, системы и идеологии <…>»161. Бодрийяр не согласен с тем, что новая мировая война обходится сегодня вообще без врагов, которых нужно «побороть». Скорее, речь идет о том, что человек ведет войну с самим собой. По причине того, что негативность врага отсутствует, война становится самореферентной. Разрушается тот, кто разрушает. Получает удары тот, кто бьет. Кто выигрывает, тот в то же время проигрывает. Претендуя на мир, эта война не является ни видимой, ни публичной. Речь идет о такой войне, в которой не может быть победителей. Эта война без врага окончится не победой одной из сторон, а только глобальным крушением, глобальным выгоранием. Перегрев всей системы приводит к имплозивному схлопыванию. Здесь действует имплозивное насилие. Оно отличается от эксплозивного насилия, которое в качестве империалистического насилия или насилия классической войны расширяется вовне и завоевывает новые пространства. Эксплозивное насилие – это давление, направленное вовне. При имплозивном насилии внешнее отсутствует и давление направляется внутрь. Во внутреннем оно становится причиной разрушительного напряжения и давления, которое ведет к обширному инфаркту системы. Климатические и иные катастрофы окружающей среды тоже указывают на перегрев системы. Выгорание производительного субъекта – патологический признак, указывающий на риск системной имплозии.

Согласно той генеалогии врага, которую выстраивает Бодрийяр, на первой стадии врагом является волк. Он – «внешний враг, который нападает и от которого защищаются, возводя защитные укрепления и стены»162. На следующих стадиях генеалогии враг постепенно утрачивает силу и видимость. Он мельчает и становится менее заметным. На второй стадии он становится крысой, которая живет в подполье и потому требует иной защитной стратегии. Стены и заборы против нее не действуют. Только «гигиена» или «техника чистоты» способны защитить от исходящей от нее опасности. После третьей стадии – стадии жука – враг наконец обретает виральную форму: «Четвертая стадия – это вирусы <…>. От вирусов гораздо труднее защищаться, поскольку они проникают в самое сердце системы»163. Здесь появляется «призрачный враг, распространяющийся по всей планете, проникающий всюду, как вирус, возникающий в каждом промежутке власти»164. Паническая реакция на вспышки сибирской язвы, согласно Бодрийяру, отражает морфологические и топологические изменения в природе вражды и насилия. Спящие вирусные клетки, которые приспосабливаются к жизни внутри системы, действуют против нее, стоит им лишь активироваться. В самом внутреннем они образуют очаг внешнего. Они нападают на систему как на внешнюю по отношению к ним силу. Преступник и жертва в данном случае четко разделены. «Вирусное насилие», кроме того, пронизано антагонистическим напряжением. Оно представляет собой насилие негативности. Террорист как враг является для системы иммунологическим другим, который в систему проникает и начинает ее разрушать.

Бодрийяр тотализирует вирусное насилие терроризма как нынешнюю образцовую форму насилия. Исламский терроризм лишь одна из разновидностей. Сегодня мы становимся свидетелями «террора против террора», террор сингулярности против террора глобализации, со своей стороны покоящейся на «чудовищном насилии». Терроризм – «повсюду», «в каждом из нас». Он воспользуется кем угодно – «всякий из нас невыявленный виновник». Он «ощутим везде, он просвечивает в каждой форме насилия, будь то человеческое насилие или насилие несчастного случая и катастрофы»165. Глобальная «гомогенизирующая и разлагающая власть» создаёт «повсюду гетерогенные силы, – не просто разные, но антагонистические»166. Бодрийяр призывает противостоять насилию глобализации, противопоставляя ему «радикальную сингулярность, событие сингулярности». Он возвещает «бунт сингулярности»167 (перевод мой. – С. М.). Как и Антонио Негри, Бодрийяр впадает в постмодернистскую романтику сингулярностей. В противоположность