Светлана с Фёдором тоже попытались посмеяться.

— А ты ж как? — спросил его Фёдор.

— А я-то чего? Я хорошо. У меня отпуск, — довольно проговорил Гена, — полный дом женщин — лучше не бывает, — вновь рассмеялся он.

Фёдор тоже ухмыльнулся.

— Ладно, Ген, пойдём мы домой. Спасибо, что проводил.

— Да, спасибо, Геннадий Александрович, — сказала Светлана.

— Ну давайте, давайте.

За ужином вдвоём с женой Фёдор осторожно заговорил, рассматривая насаженные на вилку кусок сала с хреном.

— Что ж за гости у Бухаровых?

— Гости интересные, кстати, — улыбчиво ответила Светлана. — Дяди Жоры племянник приехал.

— Да полно тебе, — сказал Фёдор, положив вилку на тарелку.

— Да, и не такое случается.

— И что он, нормальный мужик? Сколько ему? — сухо спросил Фёдор.

— Да не знаю, — задумалась Светлана, — нормальный вроде. Лет пятьдесят, может, моложе. Не знаю, у него усы просто — не пойму.

— Чего приехал-то? Опоздал он маленько, — ухмыльнулся Фёдор.

— Федя, ты чего такое говоришь? Мало ли зачем приехал? Может, родные места посмотреть да могилку навестить.

— Давно он? — спросил Фёдор, взяв вилку.

— Вчера вечером приехал. Сегодня вот они с Геннадием Александровичем на рыбалку ездили. Представляешь: машину угробили!

— Как угробили? — заинтересовался Фёдор. — Какую машину?

— Да не знаю. Что-то она у них не тронулась: они её бросили да пешком пошли. — Так просто взяли да бросили? Что за машина-то?

— Не знаю, говорю же. Это Степана Фёдоровича, гостя, машина. «Газель», что ли.

— «Газель» в хозяйстве хороша бывает, — Фёдор закачал головой и резко спросил: — И о чём вы говорили?

— Да о всяком. О городе своём рассказывал — мы о деревне. Потом за дядю Жору поговорили немножко, выяснили, что есть бублик, что сушка, а что баранка. О Катьке поговорили. Да и всё будто бы.

— Понятно. Ну, ничего он мужик, да? Заглянуть, может, завтра?

— Загляни. Чего ж не заглянуть? Нина вон жаловалась, что давно ты не заходил.

— Ну ты же сказала, что у меня работа? — удостоверился Фёдор.

— Сказала, сказала, — сухо ответила Светлана.

В коридоре послышались шаги, и через мгновение в проходе показалась маленькая девочка в пижаме и с мандарином в руках. Она робко протянула его Фёдору, который, широко улыбнувшись, подозвал девочку к себе и усадил её на колени. Она дала отцу мандарин и попросила почистить его. Он засмеялся, поцеловал девочку в затылок и почистил ей мандарин. Она улыбнулась, радостно спрыгнула и побежала в комнату.

Светлана пристально наблюдала за тем, как Фёдор общался с дочерью. Она не могла не умиляться этому: с детьми Фёдор всегда был предельно ласков и добр. Да и с женой тоже. Светлана прекрасно понимала, что его жизнь, а именно её рабочая часть, полнилась трудностями и что эти трудности никогда не влияли на его общение с ней и с детьми. Она уважала мужа за это. Однако эти трудности влияли на длительность его общения с детьми: из-за того, что он с ними виделся редко, они горячо любили его; он никогда не тратил время, которого было мало, на воспитание, наказания. Он лишь смеялся и игрался с ними. На Светлану же ложилась тяжёлая миссия: быть справедливым воспитателем, а потому нелюбимым родителем. Ей хватало смелости признаться себе в том, что она ревнует детей к мужу. Ей тоже хотелось, чтобы Сашенька приходила к ней сама, садилась ей на колени, подставляла лобик для поцелуя, что-то спрашивала у неё, просила, смеялась с ней. Но ничего этого уже не происходило. Светлана умышленно шла на эти жертвы, потому что хотела вырастить детей достойными, хорошо воспитанными людьми. Она часто злилась на мужа за то, что, как она думала, он берёт от детей лучшее, но ничего не даёт им взамен, а она берёт худшее, но отдаёт им всю себя. Она считала это несправедливым, и порой она ненавидела мужа за это. Однако в этом женщина признаться себе уже не могла и потому винила не его, а его работу и общество, которое внушило Фёдору, что зарабатывать — это высшая цель. Она не хотела, чтобы её дети были такими же, как он, страстными охотниками до денег, поэтому пыталась привить Диме и Саше мысль о вреде этих бумажек.

Иногда Светлана могла позволить себе побаловать детей тем, чего им хотелось: старшеклассник Дима, например, страстно желал игровую приставку, маленькая Саша — всяких кукол. Но Светлана, если у неё вдруг возникала возможность побаловать детей, покупала им книги. Они больно улыбались, увидев очередной подарок матери, затем, изображая радость, уходили в комнату и закидывали эти книжки подальше.

Светлана, расстроенная тем, что дети не читают, заставляла их это делать, а у дочери даже спрашивала пересказ произведения по прочтении. Со старшим она лишь обменивалась мнениями: он уже успел прочесть почти всю школьную русскую классику, хотя ему только недавно исполнилось семнадцать лет. Литература не была его страстью. Он относился к книгам, как к испытанию, которое нужно стойко преодолеть. Преодолев, он забывал о нём. Так, Дима уже не помнил имя главного героя романа «Дворянское гнездо», прочитанного им пару недель назад. Порой ему нравились книги, но, скрипя зубами, он выискивал в них минусы и уже к середине начинал их ненавидеть. И роман «Обыкновенная история» он возненавидел за, как ему показалось, неживые диалоги и несообразительного главного героя. Однако, прочитав любое произведение, сын говорил матери, что ему сильно понравилось и он с радостью прочёл бы ещё что-то подобное.

Светлана чувствовала в словах Димы иронию и расстраивалась: она не понимала, почему самые близкие ей люди, сын и дочь, так далеки от неё, и невольно с радостью вспоминала Катерину. Иногда женщина позволяла себе помечтать о том, что бы было, окажись Катя её ребёнком: Светлана была бы любимым родителем. Дочка бы сама просила у матери книги, спрашивала бы её о том, как она познакомилась с отцом, какая у неё была первая любовь. Они бы, не стесняясь, говорили на любые темы, рассуждали бы о высоком, страшном, неизбежном. Светлане даже не пришлось бы менять что-то в Катерине по своему усмотрению, девушка сама стала бы такой, какой её хотела видеть мать.

Но почему-то в этих мечтах мужем Светланы никогда не был Фёдор. Были разные мужчины, но только не он.

Этой ночью Светлана уделила пару минут своих мечтаний Домрачёву. Она подумала о нём как о своём муже, и ей сделалось противно. Но мысль о нём натолкнула её на рассуждение: «Вот нравится мне чужой мужчина, и я ему нравлюсь. Нет, не так. Мы любим друг друга. И любим мы чужого ребёнка, как, например, Катю. И этот ребёнок любит нас. Неужели мы втроём не можем создать новую семью? Он уйдёт от жены, я уйду от мужа, Катя уйдёт от родителей — и заживём мы втроём счастливой жизнью. Почему так никто не делает? Неужели лучше, чтобы каждый из троих мучился в своей семье? Почему из семьи могут уходить только супруги, но не дети?» С этими мыслями она заснула.