– Папу пригласили в Администрацию президента. Здесь квартиру дали. Да я же тебе рассказывала.

– Но ты говорила, что родители переехали почти год назад, а ты только в июне. Ведь бабушка и сейчас там живет?

– Живет.

– Июнь – самое питерское время – твои любимые белые ночи. И ты все внезапно бросаешь и мчишься в душную, потную, муторную летнюю Москву? А родители, разве они не беспокоились за твою будущую золотую медаль? Выпускной класс – а тут новая школа, новые учителя, другие требования и даже программы. Что, твои предки такие экспериментаторы?

Возможно, что-то в затравленном Машином взгляде ее выдало, потому что Женька, взглянув на нее, вдруг осекся:

– Извини, если я не туда полез. Не хочешь, можешь не отвечать. Похолодало. Опять косой, размельченный в водяную муку моросяк приставал к съежившимся, попрятавшимся под бесполезными зонтами прохожим. Но пропитанная влагой черная грива, развеваясь и путаясь на волнах набегающего ветра, назло всем, взбунтовавшимся пиратским флагом смело реяла за спиной высокой, затянутой в талии девушки, шагающей напрямик через мелководье рябых луж.

Сегодня на физкультуре Маша сломала свою любимую заколку, единственно способную сдержать весь напор затянутых в тугой пучок на затылке упругих волос. С начала учебы, когда ее появление вызвало такой нездоровый ажиотаж в классе, Маша отказалась не только от распущенной шевелюры, но даже от свободной, спадающей ниже талии косы. Она прекрасно знала, что благодаря своей эксклюзивной прическе могла бы сразу отыграть немало очков у любой девчонки не только в классе, но и во всей школе, но именно поэтому Маша и старалась уложить волосы как можно скромнее. Но теперь она ничего не могла с ними поделать. Не могла. А может быть, уже и не очень-то хотела…

Женька забежал вперед и, отступая спиной, наблюдал за приближавшейся к нему колдуньей, ведьмой, чертовкой… Что-то дьявольское и в то же время безумно притягательное было в этой юной особе, гордо шествовавшей к нему навстречу, старательно копируя суперпоходку моделей.

– Ты так смотришь, будто впервые меня увидел. Дырку взглядом протрешь.

– А я, может, действительно тебя впервые увидел… такой.

Маша знала, что она классно сейчас выглядит. Она распрямила плечи и еще шире сделала и без того несеменящий шаг. Полы плаща разлетались, обнажая высокую, вздернутую на каблучок и подрезанную узкой полосой черной юбки, ногу. Подняв воротник, она поправила косынку на шее, плотнее перекрыв все еще побаливающее время от времени горло. Утром мама просила ее надеть что-нибудь на голову, и Маша взяла с собой берет, но сейчас спрятала его в сумку.

Милая мама! Ты заботишься о здоровье дочки. Тебя волнует, чтобы ее не продуло коварным осенним ветром, чтобы она не промочила ноги. А твоей дочке через две недели исполняется шестнадцать, и ее волнует и заботит совсем другое. В ней вновь проснулось желание быть красивой, обворожительной. Она вновь хочет нравиться. Маша встряхивала непокрытой головой и топала прямиком через водяной ковер из луж в своих открытых туфельках. И это ничего, что нудит вчерашний дождь, что плащ холодный, а туфельки вообще не по сезону. Зато новый плащ, подчеркивающий ее тонюсенькую талию, платок на шее, маленькие туфельки – все это ей идет. И даже если завтра она заболеет… Что ж, значит, Женька снова будет приходить, навещать ее каждый день. Не сердись, мамочка…

Женька доотступался, очнувшись посреди разлившегося между тротуарами моря. Он выбрался на берег. Маша нагнала его и взяла под руку:

– Не убегай. Мне без тебя холодно.

– Я любовался тобой. Ты сегодня обалденна, как королева… Пожалуй, ты даже слишком красива.

– Немцы говорят: «Все, что слишком, – все плохо».

– Немцы до противного рационалисты. Но в чем-то они правы. Наверное, было б лучше, будь твоя красота не такая… выпендрежная.

– Для кого лучше?

– Для тебя, разумеется. «Потому что нельзя быть на свете красивой такой».

– Интересно знать, почему? А если мне нравится нравиться?

– Давно ли?

Маша промолчала, чуть насупившись.

– Красота не только корона, дарованная природой, – это еще и крест. Попробуй сделать любую оплошность, появиться не в царственном обличье – другим простят, но не королеве. (Маша вспомнила старенький халатик, в котором встречала Женьку во время своей болезни, и вспыхнула.) Так уж устроены люди: они придумали телескоп, чтобы рассматривать пятна на солнце.

– Боже мой, как мы серьезны…

– Но даже не это самое страшное. Ты всегда окружена мальчишней, ослепленной твоей красотой и, может быть, поэтому ни черта не видящей за классной упаковкой. Ты воспринимаешь их поклонение как искреннее признание своей исключительности. А это всего лишь театр. Ты нужна для коллекции. Как же, такой редкий экземпляр. Ею можно похваляться перед друзьями, с ней не стыдно показаться на людях. Как я ненавижу пошлые, сальные обсуждения девчонок в мальчишеских компаниях… И они же потом будут кавалерить перед этой же девчонкой, демонстрируя самые благородные манеры…

– Так поэтому у тебя ссадина на скуле? Кажется, я поняла: ты ревнуешь меня к Гарику? То, что он теперь встречает меня у метро по дороге в школу? Что же мне теперь, перестать ходить к первому уроку?

– Ты сама посеяла бурю, плоды которой пожинать не только тебе. Но тебя, пожалуй, это только забавляет. Ты – экспериментатор, ставящий опыт над лабораторными животными. Интересно, кто выживет в новом эксперименте?

– Да что ты на меня набросился? Начал за здравие, а кончил за упокой, – возмутилась Маша. – В чем я, собственно, виновата? Что я, по-твоему, должна делать?

– А я скажу. Тебе не хватает самоуверенности. Умей отказывать. Имей смелость сказать «нет», когда не хочется говорить «да». Выбирай сама, а не жди, пока выберут тебя. Пойми главное: ты рождена быть королевой. Так не спускайся с трона на землю, и тебя не коснется земная мелочность и грязь. Будь выше. Кто достоин тебя, сам поднимется наверх.

Маше было обидно выслушивать Женьку, и обижали ее не столько сами его слова, сколько поучительный тон, которым он позволял себе обращаться к ней, как к маленькой.

– Ну, ты хоть что-то поняла из того, что я тебе здесь наговорил?

– Что-то поняла, – буркнула Маша.

– А мне кажется, ничего-то ты не поняла. Иначе не стала бы меня дослушивать и уже давно послала к черту.

Прежде чем проститься с Машей у подъезда и убежать, Женька запнулся как-то смущенно, но потом все-таки произнес:

– Маша, можно тебя попросить? Ты могла бы сейчас походить вот так, с распущенными волосами?

– Ты же только что читал мне лекцию, что «нельзя быть на свете красивой такой»?

– Не глупи. Ты умней, чем хочешь казаться. Ну, сможешь?

– Да мне не жалко.

С неопределенным чувством Маша смотрела вслед спешащему, как всегда, Монмартику.