— Собачьи следы видел и говорит…

— Дедушка-то?.. Кто-кто, а он-то отличает волчьи следы от собачьих, будь уверен. Стал бы иначе он так беспокоиться об овцах… Наверно, и сегодня заночует в овчарне. Надо снести ему ужин, а боязно…

— Я отнесу, мама. Сейчас оденусь только.

— Пойдем вместе, уж так и быть…

Мать налила в касу шурпы погуще, накрыла ее мягкой лепешкой и стала неторопливо оборачивать холстяной скатеркой — дастарханом, чтобы не остудить по дороге.

Тихо скрипнув, отворилась дверь. В комнату грузно, пригибая в дверях голову, ввалился дед, одетый в косматый бараний тулуп, подвязанный у пояса вместо кушака веревкой, скрученной из бараньей шерсти. Комната сразу же наполнилась морозным паром и овечьим запахом.

— О-хо-хо… Ну и холод! — сказал дед, стягивая с рук меховые варежки. Подул на покрасневшие пальцы, ударил сапогом о сапог, сбивая примерзший снег.

— А я собралась было ужин вам отнести, — сказала мать, подходя к нему и берясь руками за обшлаг затвердевшего от мороза тулупа.

— Потому-то и пришел, чтобы ты не ходила. Раджаб опять волка видел…

Мать посмотрела на Анвара — слышал, мол? — и, повесив дедов тулуп на крючок, принялась на сандале[7] разворачивать только что завернутый дастархан. Дед стряхнул с лохматой рыжей шапки, сшитой из шакальего меха, снег и, повесив ее, подтянул к себе матрац, присел и, покряхтывая, стал стаскивать сапоги.

— При овцах Раджаба оставил. Пойду, говорю, поем и скоро вернусь… Потом нальешь горячего, ему отнесу.

— Давайте я сейчас отнесу, — вызвалась Гульнара.

— Сиди уж! — резко сказала мать, строго взглянув на дочь. — Налей лучше в таз теплой воды, пусть дедушка умоется.

— Хе-хе, — усмехнулся дед, потеребив бороду, — когда ты видела, чтобы дед теплой водой мылся?..

Голова у деда седая, будто на его волосы лег иней. Но это вовсе не значит, что он старый. Руки дедовы еще хранят былую силу. Когда он едет на мельницу молоть зерно, то носит там на плечах мешки четырехпудовые. «Это, — говорит он, — воздух горных пастбищ ему силы придает».

Мать поставила на дастархан касы и пригласила:

— Присаживайтесь, все готово.

Со двора кто-то заскребся в дверь передней и тихо заскулил.

— Суллон, проказник, прибежал за мной! — пояснил дед матери, заметив, как все вздрогнули и с тревогой посмотрели на дверь. — Ни на шаг не отстает… До чего пес умный! Вынеси-ка ему поесть, дочка, — обратился он к Гульнаре.

Гульнара наложила в миску еды и направилась к двери.

— Постой… — остановил ее дед. — Подай-ка миску, я ему мясца выложу. Мне мать положила лишнего…

Дед подошел к дастархану и, опустившись коленями на матрац, выбрал из своей касы жирный кусок мяса.

— Пусть полакомится.

— Ели бы сами лучше, — заметила мать.

— И псу надо есть. Работы у него сейчас больше, чем у любого чабана, — проворчал дед и, недовольный замечанием, сдвинул над переносицей брови. — Собака — самый близкий друг у чабана. Чабан с ней всегда делиться должен, так-то вот…

Дед приподнял край опаленного жаром одеяла, чтобы просунуть под сандал ноги… Откуда-то издалека, еле слышно, докатился выстрел. Дед замер. Склонив слегка голову набок, прислушался. На минуту все затаили дыхание. Снова донесся глухой удар, будто кто-то стукнул в бубен. Дед, не говоря ни слова, поднялся на ноги, надел сапоги и торопливо снял с крюка тулуп. Анвар тоже проворно вскочил с места и кинулся к телогрейке. Но мать вырвала ее у него из рук.

— Не вздумай никуда бежать, слышишь?.. — произнесла она тихо, но так строго, что ему ничего не оставалось сделать, кроме как расплакаться от досады.

Но он сдержал себя. Молча сел на место и принялся хлебать шурпу. Когда дед уходил, Анвар и глазом не повел в его сторону: обиделся.

Всю ночь Анвар не спал, ворочался с боку на бок. Как только стали бледнеть разукрашенные морозом окна, он поднялся с постели и стал потихоньку одеваться. Мать спала в другой комнате и ничего не слышала.

Он отворил дверь, слегка приподнимая ее за ручку, чтобы не скрипела, и вышел на улицу. От холода захватило дух. Он приостановился, чтобы отдышаться. Вдруг совсем рядом с домом он отчетливо увидел отпечатавшиеся на рыхлом снегу следы огромных лап. Местами около них розовели пятна, расплывчатые, большие. Он насторожился и только теперь обратил внимание на то, как заливаются хриплым лаем кишлачные псы. Они, видно, не умолкали с самого вечера после таинственных выстрелов.

Овцы находились на самом краю кишлака в кошаре. Анвар кинулся бежать. Добежав до кошары, он изо всей силы навалился на ворота плечом и, едва не застряв между створками, пролез во двор. Овцы стояли, сбившись в кучу, и дрожали не то от холода, не то от страха. Дед и Раджаб, с трудом расталкивая их, пересчитывали, то и дело сбиваясь со счета. Заметив Анвара, Раджаб помахал ему рукой и пошел навстречу. Дед, не обращая на него внимания, продолжал считать сам.

— Смотрю, что-то темное через дувал — гоп-ля!.. — начал рассказывать Раджаб. — Я за ружье. А овцы как шарахнутся ко мне, чуть с ног не сбили… Смотрю, еще один на дувале… Ну, я по нему в упор ка-ак шарахну!.. Убежал, черт… Но далеко не уйдет. Я ему вмазал… точно видел.

— А первый как же? — нетерпеливо спросил Анвар.

Раджаб сощурил хитрые глаза, усмехнулся.

— Тот сидит… — сказал самодовольно. — В яму попал и сидит. Там у дувала колодец старый, без воды… Видно, волочил барашка, ворюга. Пятился задом и угодил туда… вместе с овцой.

— Поглядим пойдем, Раджаб-ака!

— Там сейчас темно. Пусть немного посветлеет.

— Увидим, Раджаб-ака, пойдемте…

Раджаб прислонил двустволку к заснеженному дувалу, и они вдвоем направились к старому колодцу. Яма действительно была доверху наполнена мраком. Анвар наклонился, напряженно всматриваясь в темное дно. Снизу стрельнули две колкие зеленые точки. Анвар отпрянул, словно они могли обжечь.

— Во-он он, — протянул Раджаб, направляя в яму луч карманного фонарика. — Ну, как тебе нравится твой зиндан[8], голубчик?..

Волк, по всему видать, матерый. Задрав кверху скуластую морду, он часто-часто глотал воздух, судорожно дергал запавшими боками. Когда ему в глаза ударял свет, зрачки его вспыхивали, и он скалил крупные желтые зубы. Было похоже, что он смеется, и Анвару сделалось не по себе, по спине поползли мурашки.

На полуобвалившихся стенах колодца чернели глубокие борозды — следы могучих когтей.

— С самого вечера не отдыхал, бедняга, думал, выпрыгнет, — заметил Раджаб.

Овца лежала подле волка. Она приподняла голову, бессмысленно тараща обезумевшие от страха глаза, и снова уронила ее на задние