Неужто нигде нет правды? Он понимал, что сам мошенник, использовал доверие людей и обманул их. Но люди ли это были? Имея большие состояния, никто из них не перевёл, например, часть денег на приют для бездомных или детский дом. Они просто устали от своих богатств и расстались с ними, захотели быть совершенно свободными, а не рабами, как втемяшивал в их головы Эдик Пошляев. Ну, а маковая водка сделала своё дело. Может, среди простого народа ещё сохранились любовь, совесть и добро? Нужно идти в народ.

Для самого Александра Рогозина деньги утратили значимость сразу, как они оказались в его руках. Пропал интерес к ним, потому что всё закончилось. Кончилась игра в душе вместе с полученным миллионом. И опять стало тоскливо. Что можно было купить на эти деньги? Всё! От дачи на Канарах, где его никто не найдёт, до депутатского мандата неприкосновенности от какого-нибудь округа. Только вот покоя для души на деньги не купишь, скуку из неё деньгами не выметешь, словно метлой.

Расстригли его быстро, как и постригли. Собрал однажды в церковь мужиков со всей деревни, верующих и неверующих, накрыл столы, уставив их водкой и вином. И загуляли, пропив все пожертвования церкви! Потом откуда-то, как всегда во время пьянки бывает, появились женщины лёгкого поведения, дошло до плясок на столе и, как всегда в этих случаях, разврата. И пошёл Амвросий, в миру Александр, по земле, проверяя священные писания, ища для своей души не покоя, а изгнания скуки.

От церковной паперти в области и до свалки городской, до людской свалки. Искал добро в людях, искал любовь и сострадание к ближнему — только это оказалось такой редкостью в последнее время. Он всегда верил в людей, даже оставаясь мошенником. Но вот теперь он эту веру тоже потерял. И только в конце пути вдруг понял, что он потерял веру в себя и от этого всё и началось. И может, вот этот скит, построенный этим добрым человеком, поможет ему найти себя, может, снова приведёт его в мир лада с самим собой. Может, здесь от него, как грязь, отлетит вся шелуха, которую он нацеплял за свою жизнь. Может, здесь для него придёт прозрение: как жить и что нести миру, в котором живёшь.

— Если я вдруг не вернусь, на эти деньги построй приют для бездомных, Митя, для тех, со свалки…

— Ты сам его построишь, когда вернёшься. А одиночество для тебя хорошо — ты принял правильное решение остаться тут. Поживи, слейся с природой, дыши одним воздухом с ней — и к тебе придут хорошие мысли.

Дмитрий кинул в костёр конверт с завещанием.

— Так оно будет лучше, нет искушения…

— Но для меня теперь ты оставил, Дмитрий, искушение…

— Вот для этого ты и здесь.

Ночь прошла в разговорах. Утром, после молитвы на восходе, Дмитрий засобирался домой, погрузил вещи в лодку, попрощался с будущим пустынником.

— Странно, Дмитрий! Почему ты молишься солнцу? Ведь эта религия ушла в далёкое прошлое. Тебе ли о ней помнить?

— Ты не прав, расстрига: она в настоящем, она вокруг нас! И богам этим надо молиться только за то, что они есть, потому как они дают нам жизнь на земле. Прощай!

Дмитрий резко оттолкнул лодку, стремнина потянула её на середину реки, мягко заурчал двигатель. И, обернувшись на берег, увидел Дмитрий фигурку расстриги, который вслед ему накладывал крестное знамение.

Поздно ночью в деревне случилась беда. В сельскую больницу пришли три порезанных ножом парня, пьяные и испуганные. У всех были раны на лице: порезанные носы и губы — они стали заячьи. На вопросы участкового Коли Колесникова молчали. Ночь, говорили, была, преступника не видели. Все трое были друзьями, у двоих было уже по ходке в зону за неправильный образ жизни — за вымогательство и пьяные дебоши. После того как все они получили медпомошь, Коля развёл их по разным комнатам и вызывал по одному. Первого вытащил Васю, не судимого и самого молодого из компании.

— Ну, что, Васёк, как видно, приехал ты со своими дружками.

— Куда приехал?

— На курорт! Сейчас только заяву на тебя написали. Это пока тебе пятак поросячий зашивали.

— Заяву? Ё-ё!..

— Наверное, отвалят тебе немного, но и мало не покажется.

— Чего отвалят?

— Отвалят или навалят. Голодно сейчас, Вася, в зоне, жрать будешь один овёс распаренный.

— Я что, конь, овес жрать?

— Ну, это ничего, ржать зато научишься. Усёк, о чём я? А друганы твои не помогут: они на другую зону пойдут.

— Почему на другую? А вместе нельзя?

— Вместе?! Да их, может, вообще выпустят. Они вроде всё на тебя валят. Так как, Вася?

— Как на меня?

— Да так! Думаешь, мне тебя садить охота? Нет. Вроде зла ты до этого никому не делал…

— Да я вроде и сейчас зла никому не желал. Попросили за ноги подержать, а она как начала ножом махать. И вёрткая, как змея! Не иначе то русалка была. Я даже лица разглядеть не успел, всё так быстро кончилось…

— Что, Вася, кончилось? Для тебя только началось…

На пригорке перед речкой поздним вечером деревенская блатная компания гуляла. В траве лежало пиво и наспех купленная закусь. Уже хорошо подпили, когда невысокий парень по кличке Блин увидел молодую женщину, появившуюся вдруг у воды.

— Во! А эта откуда нарисовалась? Не было же никого… Не из воды же? По виду так не наша — городская… А чо, мужики, может оторвёмся? Что-то давно вот на таких не везло…

— Из воды только русалки появляются, мне бабка моя говорила, — заметил недавно прилепившийся к компании Васёк. — Так ведь она не про нас, ей интеллигентов подавай. А может, она с мужем приехала? И на хрена мы ей? Да я как бы и жениться собрался.

— Много ты знаешь! Про нас, не про вас — какая разница? Дурак ты, Васька! Да кто её спрашивать будет? Своё получит и молчать станет. Тем более, ни она нас не знает, ни мы её, — ответил Блин, наливая в стакан водки. — А ну давай, мужики, для храбрости!

Солнце давно закатилось. Выплывшая из-за небольших туч на горизонте луна проложила свои лунные тропинки по воде. Женщина молча смотрела на реку, босой ногой водила по воде, ломая эти призрачные тропинки. Потом, скинув длинный сарафан и оставшись совершенно нагой, вошла в воду. Она плавала бесшумно в зеркальной серебряной глади, наслаждаясь тёплой водой, потом так же бесшумно ушла под воду и вынырнула у самого берега. На берегу уже изрядно подпивший Блин, увидав голую женщину, засипел вдруг горлом от волнения.

— Вперёд, мужики, пока чистенькая! Чур, я первый! — крикнул Блин и бросился к женщине, надевающей сарафан.

Подбежав, он ухватил её за плечи, стараясь повалить на песок. Но в женщине была сила и ловкость: через секунду Блин уже сам лежал на песке. Но он успел ухватить её за ноги и тоже повалил наземь. Подоспевший Васек и третий, Петро, было навалились на неё, только вдруг истошно заорал Блин. И тут в руках у женщины они увидели сверкающий нож. Ловким движением она успела уже пройтись им по лицу Петра, и тот сидел, зажав лицо руками: из-под ладоней на песок струйкой стекала кровь. Васёк решил дать дёру, но спиной чувствовал, догоняла. Запомнил, оглянувшись на бегу, глаза из-под низко повязанного платка, глубокие, от которых потерял силу в ногах и свалился на песок, словно спутанный, да слова: