— Дану?

— Он потерял там обе ноги.

— Вот те на! Паршиво.

Оказалось, что какой-то знакомый Гейра тоже лишился обеих ног, но не на войне, а потому что в рану попала инфекция. И вот между нами с Гейром вроде как завязалась беседа. Мы говорили обо всем на свете и замолкали, только когда мимо кто-нибудь шел. Обсудили, какого полицейского молено считать приличным, как проще стянуть что-нибудь из магазина и что такое хорог шая музыка. Вот так мы и болтали.

На Гейре старая футболка с надписью «Все сплетни — это правда», и он то и дело нервно почесывал ноги и шею.

— А ты знаешь, в чем секрет успеха? — вдруг спросил он.

— Не-а.

— Вот и я не знаю.

На следующее утро я получил мейл из США. Сперва я испугался, что это автоматическая рассылка вроде тех, где написано, что ответят потом, когда найдут время. Не сразу открыв его, я сидел и думал: а вдруг там действительно сообщение, которого я так жду?

Я осторожно кликнул мышкой.

Где-то в мире у меня есть папа, и у него, как положено, две ноги. Я, можно сказать, даже обрадовался, что моему отцу не придется остаток жизни провести с протезами. Я вновь погуглил Джона Джонса: сперва почитал немного про жившего в XVI веке святого с таким именем, а затем вдруг наткнулся на страницу с контактами некоего Джона Джонса, живущего в Норвегии, всего в нескольких кварталах от нашего дома. А что, если папа вернулся в Норвегию и разыскивает своего пропавшего сына? Я забил имя и адрес в телефонный каталог в интернете и быстро нашел нужный мне номер.

Знаю — надеяться глупо. И тем не менее я никак не могу избавиться от надежды. Прямо как Гейр — тот тоже хочет завязать с наркотиками, но от дозы героина ему делается так хорошо, что он не в силах без нее обойтись. По телевизору рассказывали, что некоторые люди быстрее других делаются зависимыми — от выпивки, от наркотиков, от азартных игр… Или от поисков папы. Разумеется, про пап там ничего не говорили, но я уверен, что это такая же зависимость, как и все остальные, ничуть не менее слабая.

Предположим, что я буду проверять 365 Джонов Джонсов в год. По одному возможному папе каждый день. Тогда за следующие десять лет получится 3650 Джонов Джонсов, а когда мне исполнится тридцать три года — 7300. Я не имею ни малейшего понятия, сколько в мире Джонов Джонсов, но, если забить это имя в поисковик, получишь столько результатов, что хватит на население очень большой страны. Мама говорила, что они познакомились в Осло, поэтому неплохо бы раздобыть список всех Джонов Джонсов, побывавших в Норвегии, — это значительно облегчит поиски. Может, сводить маму к полицейскому художнику? Тот составил бы фоторобот, а я выложил бы картинку в «Фейсбуке».

Я заперся в туалете и набрал на мобильнике номер. Сердце колотилось как сумасшедшее. В трубке послышались гудки, а потом раздался мужской голос — он ответил по-норвежски, но с сильным американским акцентом. Голос показался мне смутно знакомым. Он был будто бы похож на мой собственный, только взрослый.

Ладно, позвоню этому Джону Джонсу еще раз после школы.

— Я тебе кое-что вкусненькое с собой положила, — сказала бабушка и погладила меня по голове.

— Спасибо.

В коридоре я открыл коробочку для завтрака — кроме двух бутербродов и банана там лежали три кекса с джемом. Мне захотелось вернуться и обнять бабушку, но до начала уроков оставалось всего девять с половиной минут.

Понять девчонок невозможно — даже и пытаться не стоит. Наверняка с возрастом это становится только сложнее. Ада встретила меня на пороге школы, словно долгожданного гостя.

— Ты почему ничего не сказал? — спросила она.

— В смысле?

— Ты же пойдешь на концерт?

— На концерт?

— Да, он сегодня вечером выступает у нас в городе! Не в силах понять, о чем она, я молча пялился на Аду.

— Ты же сам мне дал его послушать! Его зовут Брин Таффель, верно?

— Что-о? Брин Терфель?

— И я знаю, в каком отеле он остановился! — с торжествующей улыбкой заявила Ада.

— Отеле?

Я силился понять, о чем она мне толкует. Ведь я не дурак, просто слегка заторможенный. Сегодня вечером будет концерт Брина Терфеля! У нас в городе!!! Ада знает все, чего не знаю я. Но зачем она сказала про отель?

— Фанаты вряд ли станут ломиться к нему в номер. Как думаешь? — не унималась Ада.

— А откуда ты знаешь, где он остановился?

— Мой папа директор этих отелей.

— Ясно.

— Давай прогуляем уроки?

Я уставился на нее, наверное, самым идиотским взглядом в мире. Но на самом деле я лихорадочно обдумывал ее план. Ничего разумного в голову не приходило. А потом мы с Адой уже бежали по улице, и я опять подумал: кто их разберет, этих девчонок? Даже пытаться не стоит.

— Где твой рюкзак? — спросил я, когда мы настолько запыхались, что вновь перешли на шаг.

— Дома.

— Ты что же, все заранее решила?

— У тебя мама болеет, поэтому тебя вообще не спросят, куда ты подевался.

— А тебя?

Ада пожала плечами.

— Мы просто возьмем и заявимся к нему в отель? — спросил я.

Ада кивнула.

— И что мы ему скажем?

— Спросишь совета, как тебе отучиться от ужаса перед публичным выступлением.

— Но у него-то таких проблем нет.

— Может, раньше были.

Ада подбежала к киоску и купила нам по мороженому. Сама она без умолку болтала, поэтому я съел свое намного быстрее. Вскоре мы уже стояли перед стеклянными дверями отеля, обсасывая палочки от эскимо.

— Давай сядем вон на ту лавку и будем ждать, когда он выйдет, — предложил я.

— 304.

— Что-о?

— Он живет в триста четвертом номере. И, возможно, он сейчас там…

— Но…

В животе у меня заскребло — так бывает, когда мне надо перед кем-нибудь петь. Ясное дело, Брин Терфель не станет разговаривать с двумя чокнутыми норвежскими подростками. Вдруг он как раз сейчас моется… и обрушит на наши головы сотни децибел гнева?