— Как твоя мама себя чувствует? — спросила Ада, когда мы возвращались обратно в класс.

— Обещает, что теперь все наладится.

— Но это же хорошо, правда?

— Она и прежде так говорила.

— А что, если на этот раз она сдержит слово?

— Я об этом много думал.

Мы уселись за парты.

— Кстати, я сегодня уроки сделала! — вспомнила Ада.

Я сидел в кафе и разглядывал пап, но так и не высмотрел никого, кто был бы один и обладал подходящим возрастом. Тот, кого я ждал, должен был прийти почти десять минут назад. Может, у него какая-нибудь важная встреча? Или я вошел не в то кафе? Или перепутал час, день и вообще все на свете?

Вот дурная моя башка, вечно набита какими-то странными мыслями!

А потом случилось кое-что, от чего внутри у меня словно костер вспыхнул. На пороге вдруг возник мужчина. Примерно одного возраста с моей мамой, с наголо выбритой головой. Он пристально оглядел зал, заметил меня и направился в мою сторону. Я поднялся. Такие моменты считаются сказочными и якобы не забываются до самой смерти.

Был ли он похож на меня, не знаю — но я вообще слабо себе представляю, как буду выглядеть через двадцать пять лет.

— Это ты?.. — начал он, но я так отчаянно закивал, что он осекся.

Он протянул мне руку. Обниматься было бы как-то глупо — с этим надо подождать. Мы обменялись крепким рукопожатием, и он спросил, что мне заказать.

— Может, горячий шоколад? — предложил я.

Он пошел к стойке за шоколадом. Только бы он не брал себе пива, думал я, пока ждал его. Он вернулся, держа в одной руке мой шоколад, а в другой — чашку кофе с пенкой.

— Ну, рассказывай, — сказал он с сильным американским акцентом.

Я так и сделал, подсократив свою историю и умолчав обо всяких неудачных ее моментах. Он задумался.

— Я понимать, тебе тоже интересно, — проговорил наконец он. — Давай я расскажу тебе о себе. Я бывать в Норвегия много раз. И да, тринадцать-четырнадцать лет назад я тоже сюда приезжать. И я тогда встречаться с разный женщина. Ты говоришь, твою маму звать Линда?

— Да! — с надеждой ответил я.

— Линда я не помнить…

— Она, кажется, работала в пекарне.

Джон Джонс пожал плечами.

— Она жила в районе Тейен…

Он вновь пожал плечами.

— Она ездила на красном велосипеде, а на руле у него стояла корзинка.

— Правда?

— На фотографиях у нее длинные светлые волосы.

— Она часто улыбалась?

— Да… Думаю, улыбалась она часто.

— Кажется, я ее вспомнил.

Не знаю, как я раньше этого не заметил, но в тот момент я понял вдруг, что у Джона Джонса — мои глаза. Бледно-голубые. И голова у него слегка вытянутая.

— Как дела у… Линды? — спросил он.

— Она в больнице. И красного велосипеда у нее больше нет. Думаю, она сильно изменилась за все это время.

— Ну а кто не изменился? — И Джон Джонс провел рукой по своей лысой голове.

— Я сейчас кое-что странное скажу, но вы, наверное, ну, мне так кажется, вы мой папа… — сказал я.

Джон Джонс улыбнулся, склонился над столом и похлопал меня по плечу. Возможно, папы именно так и делают — не обнимаются со своими сыновьями, а по-дружески хлопают их по плечу.

— Существует единственный способ узнать наверняка, — сказал он, — мне нужно встречать твоя мама.

— Может, через несколько дней.

— Отлично. Расскажешь о себе?

Как уложить тринадцать лет в полчаса? Удивительно, но у меня неплохо получилось. Я о многом умолчал, но не врал. Просто не стал рассказывать о скопившихся в шкафу квитанциях и о наших соседях по дому. Ему вовсе не обязательно узнавать сразу обо всем. Я тоже расспросил его про жизнь, и он тоже вряд ли рассказал обо всем, потому что смог уложиться всего в пять минут. Джон Джонс родился в городе Тексаркане в штате Техас, но пожил и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и даже немножко в Лондоне, и в Париже. Но его почему-то постоянно тянуло обратно в Норвегию, почему — он и сам не знал. Возможно, он чувствовал, что здесь у него растет сын, — так я решил, но делиться своими соображениями не стал.

Теперь Джон Джонс работает компьютерщиком, семьи у него нет, он любит лошадиные скачки, а летом ходит в горы.

— У меня есть братья и сестры… то есть о которых вы наверняка знаете?

— Нет.

— Вы любите оперу?

— Забавно, что ты спрашивать. Вообще-то не очень, но на днях я ходил на выступление Брина Терфеля.

— Не может быть! Я тоже там был!

— Ух ты! Круто! Правда ведь, он потрясающе петь?

— Он пел… очень потрясающе. Но послушай… — у меня с языка едва не слетело слово «папа». Мне так хотелось его произнести. Всегда хотелось. Будто это слово необычайно редкое и говорят его лишь в совершенно особых случаях. Но вместо этого я рассказал про Брина Терфеля и про то, как тот спел, высунувшись в окно. Джон Джонс засмеялся. Мой папа красиво смеялся.

— Ты любишь кататься на велосипеде? — вдруг спросил он.

— Мне велик только недавно подарили, — ответил я, но не сказал, что пока могу только катить его рядом.

— Я тоже люблю велосипед, — сказал он, — можем вместе покататься.

Мы решили, что созвонимся и вместе поедем к маме в больницу. Жизнь налаживалась. Может, мама с папой опять сойдутся? В интернете я читал про парочку, которая разбежалась, а через пятьдесят лет вновь сошлась. А мама с папой разошлись всего тринадцать лет назад — это вообще ерунда.

Перед тем как попрощаться, он спросил:

— А что у тебя с носом?

— Кое-кто обозвал мою маму.

— Барт, ты мне действительно нравишься!

— Операция прошла хорошо! — обрадовала меня бабушка, когда я вернулся домой.

— Супер! Знаешь, бабушка, у меня вообще сейчас в жизни все круто!

— Так это же прекрасно, Барт!

— Мне как-то слегка не по себе. Я боюсь — а вдруг это кончится?

— С чего ты взял? Барт, ты это заслужил, поэтому все и дальше так будет.

Откуда берутся бабушки? Их будто бы специально посылают к нам, чтобы они налаживали все то, что в нашей жизни вдруг сломалось. По телевизору показывали, что тех, кто совершил нечто особенное, король награждает медалью. По-моему, для бабушек тоже нужно учредить такую медаль. Особую Бабушкину медаль.

Бабушка помогла мне содрать пластырь с носа. Он сросся слегка кривовато, но со стороны это было практически незаметно. Он был по-прежнему слегка припухшим и начинал ныть каждый раз, когда бабушка случайно задевала кость. Рана на самом кончике покрылась коркой. Без пластыря я вновь стал похож на себя. Теперь, когда лицо мое выглядело почти как прежде, я почувствовал, что готов к новым подвигам.