Спустя некоторое время он остановился и прислонился к березе. Похлопал себя по куртке, достал еще одну самокрутку, затем стал копаться в карманах в поисках зажигалки.

Падающий снег. Шипение статических разрядов. Стенка вибрирующей электролюминесценции. Броуновское движение черных муравьев по черному песку.

Переключение внимания.

Едва в себя, опомнившись, придешь,

Как сердце ранит пониманья острый нож.

И ты — истекая кровью опять —

Готов умирать, умирать, умирать.

Рифмы Матушки Гусыни

Ева спала в канаве на обочине федерального шоссе номер 80, неподалеку от Родео, штат Нью-Мексико. В высокой траве вокруг нее пели сверчки. Она спала крепко — день выдался тяжелый. Днем они поспорили с Алексом, и он своими челюстями раскусил ей череп. Убив ее, он погнался за Наоми, но той повезло — она была джипом и поймать ее было непросто. Алекс постепенно успокоился, а потом они вдвоем с Наоми вернулись посмотреть на труп Евы. Все изрядно устали и помотали себе нервы.

После захода всех солнц Алекс свернулся между двумя домами и заснул (ему нравились замкнутые пространства, когда их можно было найти). Наоми, как верная собачка, пристроилась рядом.

Ева продолжала надеяться на то, что луна все-таки взойдет. Здесь такого не бывало. Она лежала в канаве, чувствуя сладость утомления, мертвая для окружающего мира.

Ева спала, ей снились лучшие дни.

Завернувшись в саронг из зеленого шелка, я стояла по лодыжку в игривой пене Карибских волн. На белом песке позади меня валялись сухие водоросли и медузы. Пляж кишел маленькими крабами. В теплой воде лужиц, оставшихся после прилива, весело копошились морские уточки, выгребая планктон своими лучеобразными, покрытыми перьями руками.

Нет. Не было крабов. И водорослей не было. Скажи правду.

Кскалак. Полуостров Юкатан. Двадцатый век.

Я стояла на огромном пенобетонном причале Кскалакской верфи. Я часто приходила туда на протяжении тех месяцев, что провела в городе. Шла на край самого длинного пирса. Грузовые суда возвышались из ила по обе стороны от меня. За наслоениями облаков садилось солнце. Облокотившись на металлические перила ограждения, я осматривала Залив.

Залив был покрыт твердой коркой оранжевой пены с вкраплениями нефти и плавающими по поверхности белыми хлопьями. Без волн. Без течения. Груды отбросов. Студенистые. Мертвые. Токсичные. Труп океана. Единственным событием в Заливе были пожары, вспыхивающие и гаснущие на лоскутках его мертвой кожи. Жирный коричневый дым сносило вбок. Его гнилостный запах чувствовался в том городе повсюду.

Корка пены была такой твердой, что по ней можно было ходить. Правда, она со временем разъедала ботинки и в ней существовали опасно тонкие места. Можно было провалиться в них, как во внутренности мертвого гниющего кита.

И тьма опустилась на зеркало вод. И Дух реял в темноте.

Нет, это не в этом сне. В этом сне Дух был вне досягаемости, он был скрыт травмированным желто-сиреневым небом.

На носах огромных стальных кораблей находились винты и весла для прорубания затвердевшей пленки пены. На надпалубной конструкции судна справа от меня на сложенном мотке каната сидел человек — морская звезда и чистил металл.

Шум города там, среди громадных кораблей, казался далеким. Огромные весла были сложены и прижаты к корпусам, словно конечности гигантских насекомых. Грузовые краны на палубах были отчетливо видны в лучах заходящего солнца.

О, этот город, грязный и унылый. Город, где не бывает дождей. Сухие ямы жарятся на солнце. Город, где не бывает ветра. Шаки покинули его. Заклинатели дождя, полные презрения, отвернулись от него.

Пошли нам снова Шаки, о мудрый Эхекатл! Верни их, одноглазый Эхекатл! Отец ветров, я молю тебя!

Но никто ничего не слышал. Падшая женщина в черном саронге стояла, облокотившись на ограждение. Красная сумка-мешок свисала с плеча. Она смотрела на пожары в воде. Матрос с лицом как морская звезда чистил металл и смотрел на нее.

В то время ей было шестнадцать, и она уже проработала шлюхой, как говорите вы у себя на севере, больше года в разных городах. Среди своего народа она выучилась двум профессиям: жрицы и проститутки. Проституция была честной работой. По крайней мере, честнее, чем быть жрицей. Ей казалось, что проституция удовлетворяет определенную нужду.

Занимаясь уличной проституцией, она приобрела много полезных навыков. Сидеть часами на железнодорожной станции, читать газету и не привлекать при этом внимания. Это надо уметь. Она читала свою газету и рассматривала людей.

Еще она научилась красиво рассказывать об ужасах своего положения. Это было частью профессии.

Некоторым мужчинам хотелось, чтобы падшие женщины рассказывали им свои истории. Им нравилось узнавать грязные детали ее недавних падений, при этом не обязательно правдивые.

Глядя на нее со стороны, что и делал в тот день матрос с палубы, ни за что нельзя было догадаться, что она родилась морским ангелом. В тот день в Кскалаке на ней было искусственное лицо, и в дальнейшем она его никогда не снимала. Нелегальная косметическая операция, сделанная в другом городе, дала ей лицо женщины-анемона. Для этого пришлось целиком переделать голову и вставить в череп розовые коралловые щупальца.

Поэтому матрос с верхних снастей по щупальцам определил, что перед ним шлюха. Таких, как она, было видно за квартал.

Устав стоять, она присела на швартовный портик, уложив концы длинного шарфа на коленях. Белый шелк лучился радугами, словно раковина морского ушка.

Она никогда до этого не видела радугу или морское ушко — все эти слова пришли позже.

Она сидела и смотрела поверх ржавой оранжевой пены на поверхность океана. Небо занавесом испарений клубилось над морем, как фиолетовые кишки с марганцовочным оттенком.

Она думала об орбитальных станциях, которые построил ее народ, о том, как серебристо-молочные корпуса проносятся сквозь обжигающе-холодное пространство подлунного вакуума. Как в тяжелой тишине мигают их навигационные огни. Об аккуратных и точных тестах на выживание, которые должны были проходить мужчины-моллюски из команд этих станций. Женщина из рода морских ангелов в наряде анемона сидела на портике и мечтала стать мужчиной-моллюском.

Так обстояли дела.

Она встала и пошла обратно в город мимо брезентовых парусов и железных крепежных планок. Мимо башен, сложенных из штабелей губок, мимо тюков хлопка, выращенного из белой плесени. Причал перешел в дорогу за портовой оградой, через пенобетонные террасы, которые поднимались вровень с улицами. Она перешла одну улицу и пошла прочь от моря по тротуару другой, между складами из закопченного кирпича.

Над крышами алые лучи солнца пробивались из-за рваных облаков. Тени пустых тележек на булыжной мостовой стали длиннее. Не было видно ни души. Только каменный лабиринт.