А белые не сообразили, что этой мерой они врагов только плодят, ибо кто поротую задницу забудет. Да и сожжение сел вдоль железной дороги, где свирепствовали партизаны, за бесчинства последних было еще большей глупостью. Именно сел — жители изгонялись и в отчаянии, с законным чувством мести, пополняли ряды таежных повстанцев. Последние, кстати, зачастую и старались проводить диверсии рядом с селениями, надеясь, что ответные меры властей обрушатся на крестьян, что раньше относились к повстанчеству более чем прохладно. Хотя, справедливости ради, сожжением сибирских сел занимались в большей мере интервенты — поляки, румыны и прочие чехи, охранявшие Транссибирскую железнодорожную магистраль, что хорошо «погрели» блудливые ручонки именно при проведении таких карательных акций…

Поезд дернулся, стал замедлять ход. В окне, затянутом предрассветным сумраком, проглядывались строения приближающейся станции. Генерал стал застегивать китель — ему захотелось выйти наружу и подышать прохладным утренним воздухом. Поднявшись с дивана, Арчегов пробормотал, подводя итог своим ночным размышлениям:

— Красный террор превентивен по своей сути и похож на «ковровую бомбежку», а наш конкретный, «адресный», как неотвратимое наказание за совершенное преступление!

Благовещенск

— Из огня да в полымя, — задумчиво пробормотал генерал-майор Сычев, глядя на усыпанную кровавой сыпью карту. Только синяя лента Амура да белые пятна казачьих станиц внушали некоторую надежду, и то небольшую. Не думал и не гадал Ефим Георгиевич, что, отказавшись от поста военного министра Сибирского правительства, избавившись от террористов на время, он попадет в столь плачевную ситуацию.

— Положение хуже губернаторского…

Действительно, став военным губернатором и наказным атаманом Амурского казачьего войска (по указу царя Михаила Александровича), он понял, в какую петлю засунул свою голову.

Из без малого трехсоттысячного населения Амурской области две трети «болели» большевизмом в самой тяжелой форме, окончательно и бесповоротно. Имея на руках пулеметы и винтовки, партизаны действовали предельно нагло, нахрапом, в полной уверенности в своих силах.

Противопоставить было нечего — пятидесятитысячное казачье войско слишком малочисленно, да к тому же добрая треть казаков всеми правдами и неправдами старалась держать нейтралитет. Еще пятьдесят тысяч составляли жители Благовещенска и пригородных селений, а также иногородние, что проживали в казачьих станицах — таким крестьянам поневоле приходилось быть лояльными к власти, дабы не отведать казачьих плетей.

— Нет, без бутылки здесь не разберешься!

Сычев с трудом оторвался от созерцания карты, тяжело вздохнул и подошел к заветному шкафчику. Достал бутылку водки и плеснул в стакан до половины, подумав, что слишком часто начал прибегать к успокоительному средству.

— Может, доктора вызвать, валерьянки попить? — от такой перспективы генерал скривился и лихо, как в полузабытые, славные времена гвардейской молодости, хлобыстнул емкость. Крякнул от удовольствия, вытерев ладонью усы, и уселся в кресло.

— Паршиво-то как…

Десять казачьих станиц, вытянувшиеся редкой цепочкой вдоль Амура на тысячу с лишним верст, по сути, находились в постоянной осаде и едва удерживались дружинами, куда мобилизовали всех станичников от мала до велика. Казаки еще держались крепко только потому, что рассчитывали на скорую помощь. Все прекрасно знали о случившемся с красными перемирии и питали обоснованные надежды на переброску подкреплений.

У самого Сычева под рукою в Благовещенске был 1-й Амурский казачий полк с конно-артиллерийской батареей, местный стрелковый батальон со взводом горных пушек да три роты государственной стражи, общей численностью в две тысячи штыков и шашек, при шести орудиях.

Немощно и хило!

Если бы не опора в виде батальона японцев, то июньское наступление партизан на город отбить бы не удалось. А так повезло — и косоглазые союзники стойко дрались рядом, и три вооруженных парохода из Хабаровска вовремя пришли, забросав красных снарядами и подавив их единственную батарею.

Грех жаловаться — на два месяца на Амурском фронте установилось затишье. Нет, постреливали, конечно, налеты и засады устраивали друг другу, но десятитысячная группировка партизан вела себя намного тише. Да и жандармы с нескрываемой радостью постоянно докладывали, что начался отток значительной части нестойких повстанцев в родные села.

Облегчение немалое тогда испытал Ефим Георгиевич — теперь он был уверен, что пяти-семитысячная масса инсургентов из упертых большевиков, анархистов, бывших каторжан и прочей голытьбы и сволочи Благовещенск приступом не возьмет, да и станицы казачьи устоят. Вот только и белые не смогут очистить хотя бы Амур от партизан — силенок просто не хватит.

— Патовая ситуация, — пробормотал генерал и с тоскою посмотрел на шкафчик, чувствуя скопившуюся во рту слюну. Однако острое желание выпить пропало, когда он снова бросил взгляд на карту. Зейский и Бурейский горные районы, где находились главные силы партизан, очистить белые не могли, хотя такая операция чрезвычайно важна, особенно на Бурее, центре амурской золотодобычи.

Ох, важна — там до войны до полутора тысяч пудов золота ежегодно в казну сдавали, и еще неизвестно, сколько на руках оставалось да китайскими старателями через реку уносилось. Да еще вся железная дорога в их руках, на ней даже «бронепоезд» красных разъезжает, блиндированный рельсами и шпалами.

— Без помощи из Хабаровска я ничего не смогу, — пробормотал Сычев и скривился в гримасе. — Обещал же адмирал Смирнов корабли прислать, и где они? Когда придут? Сидишь тут, как…

Атаман махнул рукою, огорченный донельзя, и, по-мужицки плюнув на пол, презрев прежнее воспитание и гвардейскую вышколенность, открыл дверцу заветного шкафчика.

Татарская

Несмотря на раннее утро, жизнь на станции бурлила, словно горячий ключ на Камчатке. Столь ненавистная большевикам мелкобуржуазная жизнь предстала во всей красе звонкой разноголосицей станционных коробейников, торопящих сбыть свой товар.

— Купи гусятину копченую! А хошь утку аль курицу жареную?

— Окорок, свежий! Задешево уступлю.

— Ешь пироги подовые, жизня будет бедовая.

— Оладьи с пылу с жару! Со сметаной!

Торговцы сновали по станции в большом числе — не менее трех десятков с навешенными на груди лотками или большими корзинами в руках. Удивляться не приходилось, ведь пассажирам проходящих через станцию поездов кушать-пить всегда хотелось, долгая дорога всегда аппетит хороший пробуждает, а в вагонных ресторанах цены кусачие.

Так что продажа шла с неизбежным успехом. Добрая сотня пассажиров приценивалась или сразу же покупала предложенные им яства и шедевры местной кулинарии, но некоторые, а таких на перроне было немало, яростно торговались, стремясь сбить цену хоть на копейку.