гор, за грунтом для садов или, возможно, чтобы обменяться товаром в маленьком городке Пайке. Коннер с братом продолжали идти на восток. Он окинул взглядом горизонт в поисках других беженцев, семей с тяжелым грузом на плечах, но почти никто не покидал город в конце недели. Днем исхода был понедельник, а также по какой-то причине среда. Возможно, потому, что среда была самым гнетущим днем, дальше всего отстоящим от выходных.

Поравнявшись с большой стеной, они с Робом плотнее завязали платки, поправили защитные очки и свернули навстречу ветру, туда, откуда доносился отдаленный грохот. Коннер шел первым, служа защитой от ветра для Роба. В стороне виднелась приближавшаяся окраина Спрингстона. Город находился возле границы Ничейной земли — всего в нескольких часах пути пешком, — будто бросая некий вызов. Но город тоже выглядел испуганным, словно уткнувшись в песок за высокой стеной, защищавшей от ветра, дюн и страха.

Несколько самых высоких пескоскребов тошнотворно кренились к западу, готовые рухнуть. Одно из этих зданий жители покинули несколько лет назад — настолько оно трещало и тряслось. И тем не менее отказывалось падать. С течением времени чувство опасности ослабло, и пошли разговоры среди желающих вернуться. Коннер знал, что некоторые уже так и поступили — по ночам в окнах запретных зданий плясал бледный свет, который был виден из Шентитауна. На эти квартиры уже начали заключать сделки, в то время как дельцы принимали ставки: рухнет пескоскреб или останется стоять. Настроения менялись подобно ветрам в переулках.

Коннер шагал, склонив голову набок, чтобы песок не бил в защитные очки, и представлял, с каким грохотом рухнут эти шаткие пескоскребы, раздавив дома в их тени, похоронив живущих там людей, расплющив лавки и мастерские. Бедняки на западе, должно быть, испытывали ежедневный ужас, живя возле опасных сооружений, которые построили их богатые соседи. Для тех, кто жил в их тени, на кону стояли не деньги, но сама жизнь.

Однажды рухнет и большая стена. Коннер прекрасно это понимал, особенно сейчас, когда они миновали границу Спрингстона и он вновь увидел стену сбоку, как это бывало дважды в год. Сзади на стену давила вся пустыня, медленно и неумолимо в течение десятилетий завывающий ветер наносил груды песка, песчаные бури обрушивались на древние укрепления, заслоняя яростными порывами полуденное солнце. Коннер знал, что, когда стена рухнет, начнется настоящий ад, и радовался, надеясь, что не доживет до этого.

— Что ты туда набил? — спросил Роб приглушенным из-за платка и ветра голосом.

Коннер подождал, пока брат его нагонит.

— Как обычно, — солгал он, видя, что Роб согнулся почти пополам под тяжестью рюкзака. Коннер собирался тащить его сам, чтобы не вызывать ни у кого подозрений. Палмер нес бы палатку, а Роб — лампу и свой спальный мешок. «Гребаный Палмер», — проворчал про себя Коннер, впервые задумавшись о том, какая судьба ждет отцовскую палатку в отсутствие старшего брата. Роб наверняка достаточно легко доберется до поселка, поскольку ветер будет дуть ему в спину, но палатку, скорее всего, ему придется бросить, поскольку некому будет помочь ее свернуть или дотащить домой.

— Может, остановимся попить? — спросил Роб.

— Конечно.

Коннер опустил свой большой рюкзак на песок, и Роб едва не упал на спину, сбрасывая свой. Коннер слышал, как в нем плещутся дополнительные фляжки с водой. Вполне хватит на восемь дней пути туда и обратно — он убеждал себя, что дальше в любом случае не пойдет.

— Двенадцать лет, — сказал Роб.

Сев на рюкзак со снаряжением, он опустил платок и вытер затылок. Ткань покрылась дырами и обтрепалась по краям. Коннер почувствовал себя крайне дерьмовым братом.

— Угу, двенадцать лет. — Коннер поднял очки на лоб и стер склизь[12] из уголков глаз. — Не могу поверить, что столько прошло.

— Так и есть. И это значит, что в этом году мне будет двенадцать.

— Угу.

Коннер подумал, не ждал ли он столь долго лишь потому, что знал — теперь брат сможет обойтись и без него. В двенадцать лет Роб мог официально стать учеником в дайверской лавке. Он мог получить жилье и еду за то, чем и так уже занимался на стороне. Грэхем наверняка бы его взял. И Коннер знал, что Глоралай присмотрит за ним, как если бы это был ее собственный младший братишка…

— Зачем мы взяли столько вяленого мяса? — спросил Роб.

Оторвав взгляд от горизонта, Коннер увидел, что его брат копается в рюкзаке.

— Закрой, — сказал он. — Осадка[13] наберешь.

— Но я есть хочу.

Коннер полез в карман:

— У меня есть еда на дорогу. Закрой клапан.

Брат послушался. Похоже, остального содержимого рюкзака он не видел. Роб сел спиной к ветру, жуя ломоть хлеба. Ветер доносил издали барабанный бой и грохот Ничейной земли, казавшийся ближе, чем в прошлом году, и еще ближе, чем в позапрошлом. «Скоро, — подумал Коннер, — эти барабаны станут бить в Спрингстоне. Скоро они будут бить в груди у каждого, сводя всех с ума».

Тучи песка рассеялись, и с неба обрушились лучи палящего солнца. Так было весь день — либо одно, либо другое. Ночью был лишь холод и звериный вой. Всевозможные мучения, которые доставляла жизнь, работали посменно, так что какое-то всегда было на посту. Такова была дань, которую, подобно извлекаемой из земли воде и нефти, платил каждый за то, что нечаянно родился.

— Идем, — сказал Коннер, поднимаясь на ноги. Поправив платок, он опустил очки на глаза. — Если будем так засиживаться, придется разбивать лагерь в темноте.

Его брат без единого слова встал, и Коннер помог ему надеть рюкзак. Он поднял тяжелую палатку с фонарем, спальным мешком, стойками и москитной сеткой, и оба, оставив позади большую стену, зашагали в сторону грохочущего барабанного боя, пусть и не в его ритме.

17. Бык и мальчик

Легенда гласила, будто великий бог Колорадо и белый бык Сэнд[14] не всегда враждовали. Созвездия в